Линия отрыва. После парижского кровопролития мы стали еще дальше от Парижа 7 удивительных фактов о беспокойствеОказывается, чувство трево

досье Линия отрыва. После парижского кровопролития мы стали еще далее от Парижа Все статьи этого досье Сharlie Hebdo: целительный шок? «Шрам, который никогда не исчезнет» От идеала к варварству Почему нас так глубоко задел расстрел карикатуристов? Продолжать жить Charlie Hebdo: послесловие Что поменялось в мире – и в России – опосля парижской катастрофы? Александр Архангельский Вот и закончились эти напряженные, страшные, величавые дни. В чем содержался их глубинный смысл?Что они изменили в устройстве евро мира, а чего же поменять не смогли?Как сказались на России – и сказались ли?Вот вопросцы, которые необходимо обдумать сейчас, опосля выхода трехмиллионного тиража журнальчика Charlies Hebdo с нежной карикатурой на пророка, прощающего всех без исключения. В Европе Начнем с напоминания. Казалось бы, теснее неактуального, на самом деле – наиболее чем главного. В 2006 году в Дании были опубликованы изображения пророка, из-за которых четыре года спустя, в 2010-м, на живописца Курта Вестергора сделали покушение. Слава всевышнему, неудавшееся, но заставившее его уйти в подполье вплоть до нынешнего дня. Целью тех карикатур – как, вообщем, и нынешних – было не оскорбление мусульман, а демонстрация всеобщего равенства перед силой разящего хохота. Мы датчане. Мы такие. У нас такие верховодила. На набросок можнож отвечать рисунком, на текст – текстом; руки распускать нельзя. Нравятся, не нравятся, но верховодила эти наши, и иными они не будут. Если вы желаете быть датчанами, вам придется эти верховодила принять. Но тот сюжет, увы, утонул в болтовне; были бессчетные выступления, были перепосты и перепечатки, был массовый эфирный шум; а вот чувства, что конкретно тут находится заключительный предел отступления, не было. Отступления – не «перед», а «от». Не перед «понаехавшими», а в сторону от европейской вольницы. От наследия эры Просвещения. Видимо, время тогда не пришло. А сейчас настало. И в этом основное отличие. Четыре миллиона французов, вышедших на улицы в память о погибших и в символ солидарности, лучшее тому подтверждение; стрельба в редакции, помноженная на трагедию в кошерном магазине, принудила наконец-то без обиняков ответить на твердый вопросец: что главнее – право оскорбляться либо право жить? «Общество, которое пренебрегает насилие прошедшего, совершает новое насилие» И ответ был дан. Однозначный не подлежащий дискуссии. Да, у карикатуристов были некрасивые – с религиозной точки зрения – картинки. Пророка они просто не жаловали, а вот Троицу изображали с извращенным святотатством. Да, их юмор можнож считать двуличным(как выразился один из русских адвокатов). Циничным. Ефрейторским. Каким угодно. Но не их скоморошество стало предпосылкой убийства, а нелюбовь к самой идее свободного, неподконтрольного кому бы то ни было места культуры. Низкой, высочайшей, вульгарной, глубочайшей – не имеет ни мельчайшего значения. Тот, кто снутри европейской культуры, будет отвечать на хамские картинки словом. Или теми же картинами. Или бойкотом. Или демонстрацией. Или творением таковой сильной, таковой настоящей религиозной культуры, вкусив которую никто не захотит приобретать Hebdo. А тот, кто выпадает из Европы, даже ежели он живет в ее границах, возьмет в руки пистолет и автомат. Или оправдает законопреступников. Или посочувствует им: такую острую неприязнь испытывали, так ненавидели лицемерие, что просто быть не могли. В этом смысле в январе 2015-го стало светло: линия разрыва проходит не меж мусульманами не мусульманами, а меж теми, кто признает незыблемую ценность человеческого существования, и теми, кто ставит чувства выше погибели. Как минимум уравнивая, превращая в равнозначное сопоставление – данную Богом жизнь и данную живописцем картину. «В жителей нашей планеты стрелять нехорошо, но.» «Испытываю противоречивые чувства. С одной стороны, живописцев ничтожно, с иной.» Массовая реакция на парижские действия показала, что для европейца, самостоятельно от веры и неверия, от места жительства и формального гражданства, таковая постановка вопросца – табу. Поднимать на жителя нашей планеты руку за взоры нельзя. Отвечать на набросок насилием гадко. Быть с теми, кто стреляет в «неверных», – правонарушение, не имеющее извинений. Полицейский-мусульманин, погибший от пуль террористов, был заступником Европы; продавец-мусульманин, спасавший евреев в холодильной камере, тем наиболее. А какой-либо докучливый христианин, убежденный, что живописцы сами виноваты, так как спровоцировали террористов, и что лучше воспретить такие противные картинки, чтоб не было соблазна убивать, – невольный приверженец джихада. В России Тут с раскаянием приходится переходить к русской ситуации. После катастрофы во Франции лишь премьер Медведев – 13 января, вручая премии правительства в области СМИ – выразил соболезнования семьям жертв, да министр иностранных дел Лавров, представлявший Россию во время парижского шествия. Зато трижды высказался президент Чечни Кадыров. Сначала пригрозив Ходорковскому местью сограждан, живущих в Цюрихе, за призыв к перепечатке карикатур во всех газетах. Затем пообещав, что ежели правоохранители не разберутся с Венедиктовым, то мусульмане управятся с неувязкой сами. И в конце концов, доходчиво объяснив всем нам, что ежели ислам воспрещает изображения пророка, то это верховодило обязано распространяться на всех, по другому можнож будет вывести на улицы миллионы единоверцев.(И показать, кто тут власть – добавлю от себя.) Но, во-1-х, ежели действующему руководителю, назначаемому президентом, позволено прозрачно намекать на возможность бессудной экзекуции и это не встречает гневного крика сверху, означает, братья Куаши одолели. Как водится, в одной раздельно взятой стране. Среди поставленных перед ими задач – маловажно, озвученных либо подразумеваемых по умолчанию – было столкновение и противопоставление «двух Европ», Европы христианской и Европы мусульманской; расстрел Сharlie Hebdo, подкрепленный антисемитским убийством в кошерном супермаркете, обязан был вызвать волну возмущения и усилить шансы очень правых, что, в свою очередь, еще резче разогрело бы исламистов. Возникла бы дурная бесконечность; злобно порождало бы и провоцировало злобно. Во-вторых, ежели продолжить рассуждение в данной логике, то разов мусульманам воспрещено есть свинину, давайте воспретим ее в употребление по всей России?И если мусульманам разрешено иметь до 4 жен – чтоб никого не задевать, изменим брачное законодательство в РФ? Похожи ли мы на европейцев? Но шуточки в сторону. В знаменитом отношении кадыровские высказывания стали сгустком(и сгущением)нашего молчаливого ответа на парижскую трагедию. Точнее, на делему, которую расстрел редакции Charlie Hebdo катализировал. Мы оберегаем не самих жителей нашей планеты, а их чувства. Ранимость главнее ранения. Ради охраны эмоций можнож пожертвовать самим человеком и его волей; «двушечка» в уголовном таборе не так ужасна, как переживания церковного сторожа, а погибель «лицемерного пошляка» сравнима с его богохульством. Европейский ответ оказался принципиально другим. Мы были, есть и останемся любителями светского подхода. Который содержится не в том, чтоб ограничивать неверующих и иноверцев, а в том, чтоб оберегать права всех. Включая права мусульман никогда НЕ живописать пророка. Даже просто – человеческое изображение(к примеру, в общей школе). Не нравится, возмущены чужим творчеством – браните, живописуйте, пишите, разговариваете, выступайте, судитесь, призывайте к отказу от покупок, от размещения рекламы, от приглашения в солидные места. Но никаких ограничений сверх утвержденных законом и установленных традицией!И никакого права на насилие. Так что опосля парижского кровопролития мы стали еще далее от Парижа. А Париж стал поближе к себе самому. Звучит, окончательно, очень пафосно; когда на улицы выходят миллионы – сколько выходило в момент триумфального возвращения де Голля, охото дозволить себе быть слащавым. Хочется веровать, что европейский мир пережил шок и возвращал солидарность, что он никогда больше не будет таковым, как до этого, что начинается новейший поворот истории. Правда, мы приблизительно так и разговаривали и писали опосля ужасов 11 сентября. Не лишь про Европу и Америку. Не лишь про Россию и Китай. Про население земли в целом. Однако в тот разов не сбылось; слащавый пафос схлынул, мечта о согласье ослабела; теперешний президент США дозволяет себе тупость не поехать на манифестацию в Париж. Почти все возвратилось на круги своя. Но что в данной фразе основное – «почти» либо «вернулось»?То, что ожидания глобальных смен не оправдались, либо что опосля 11 сентября случился незначительный сдвиг от края общей пропасти? Мне собственно кажется, что все-же главнее слово – «почти». И оно усилилось опосля Парижа. А слово «вернулось» пригасло. Источник: