Откровения девственницы, описанные ею теснее опосля утраты статуса!Не то чтоб ты вынес из ее девических бредней что-то новое, но читать
это чуть ли не занимательнее, чем интервью с Игнашевичем(и да избегает нас божья расправа за эти еретические слова!)
Текст: Эмма Найтли
О том, как делаются детки, я выяснила в 10 лет. До этого я мыслила, что от поцелуев. Я точно знала: ежели герой целует героиню, то на последующей страничке она теснее укачивает на руках румяного малыша. И еще традиционно почему-либо вопит.
Каким образом я ухитрилась не подмечать постельных сцен в кино и глубокомысленных дискуссий шепотом в школе — я не знаю. Но факт остается фактом: мою святую невинность изо всех сил оберегали ангелы.
Ангелы сдались, когда Кэрол принесла в школу презерватив.
«А что это такое?» — спросила я.
Если вы когда-нибудь захотите ощутить себя отщепенцем и изгоем сообщества — придите в исходную школу Роял Рассел и спросите, что такое презерватив.
Явившись домой в расстроенных ощущениях, я незамедлительно востребовала объяснений у мамы. Мама вздохнула и, отложив в сторону книжку про космических пиратов, как могла предназначила свою дочь в большую тайну размножения.
К раскаянию, она оперировала в главном термином «писечка». Думаю, данный факт задержал начало моей половой жизни года на три.
Днем я прогуливалась невыспавшаяся, с искусанными губками и безумными очами
Открывшиеся перспективы перевернули мою малюсенькую вселенную: все это было так неприлично, что в возрасте от 10 до 11 лет я была самым истинным мизантропом: мне было постыдно глядеть на жителей нашей планеты, поэтому что я точно знала, откуда они возникают и чем занимаются(для царицы и Хью Гранта я делала исключение. Для Хью, как выяснилось, бесполезно).
В 12 лет у меня начались месячные, я обзавелась своей коробкой с тампонами и наиболее либеральным мировоззрением. Например, совместно с Кэрол бежала подглядывать, как тренятся старшие футболисты. У одного из полузащитников были страшно широкие шорты, и, ежели лечь на травку и притвориться, что осматриваешь жучков и ромашки, а полузащитника в это время собьют с ног, то можнож было изрядно расширить собственный кругозор. Кроме того, у меня выросла грудь, и это было очень интересно, потому что она тряслась, когда подпрыгиваешь. Мужчинам не понять данной тихой радости, но не стоит забывать, что ранее у меня на теле не тряслось ничего, ежели не считать помпонов на гольфах.
Гормоны продолжали правдиво исполнять свою работу, а тринадцатилетняя я мучилась вопросцем, как вынудить Энди Брэквелла направить на меня хоть какое-то внимание. В ту пору я взялась вести ежедневник, который позже сохранила — чисто из самовоспитательных целей: чтоб, ежели мне вдруг покажется, что я разумнее и лучше всех, а окружает меня тупое человеческое стадо, постоянно можнож было достать свещенную тетрадку и прочесть, к примеру, запись за 12 марта 1997 года.
«Энди, Энди, милый, милый, любимый, единый. Энди. Энди Брэквелл. ЭНДИ!!!Энди, Энди, Энди, Энди. Я почитаю Энди Брэквелла!!!Сегодня он в черном пуловере, и все девчонки на него смотрели».
И сходу как-то преисполняешься застенчивости.
Знойное лето собственного шестнадцатилетия я провела в ссылке в Суррее. Родители затеяли разводиться, и меня сплавили к тетушке Роуз, которая желая и любила чуть-чуть опьянеть, но в целом была сочтена пригодным наставником для молодежи в моем личике. И там я встретила Вонючку. Он был великолепен. По вечерам тетушка Роуз предавалась легкой тоски над стаканчиком виски со льдом, а царевич Вонючка открывал мне объятия, когда я, чуть-чуть пыхтя, но в целом изящно, вылезала из окна мансарды. Долгие часы мы лежали в куче ветхих ковриков на чердаке дома его бабушки и пробовали обожать друг дружку. Я часто слышала, что сексапильные инстинкты — врожденные: все, что необходимо делать, неопытным любовникам подскажет сама природа. Но в случае нас с Вонючкой природа безмолвствовала, сильно стиснув зубы, — видимо, страшно не желала, чтоб мы, не дай бог, размножились.
Ему тоже было шестнадцать, и он изо всех сил старался показаться опытным. Называл, к примеру, бюстгальтер «лифоном». К раскаянию, это было фактически все, что он умел. Нет, окончательно, ежели бы я дозволила полностью снять с себя джинсы, быть может, дело и двинулось с мертвой точки, но за этот заключительный бастион я сражалась как могла. В качестве компромисса мы спускали их до колен, что занимало два-три утомительно-упоительных часа. После этого смелый Вонючка пробовал овладеть мною, но с этим же фуррором он мог бы пробовать сделать это с русалочкой: узко спутанные джинсами ноги не намного преимущественнее хвоста.
Днем я прогуливалась невыспавшаяся, с искусанными губками и безумными очами, временами впадая в сладострастное забытье. Тетя Роуз не подмечала ничего, да и смотрелась приблизительно так же. Мы с ней обе жили лишь мечтой о вечерних свиданиях: меня ожидал Вонючка, ее — «Лафройг» пятнадцатилетней выдержки.
Когда пришлось ворачиваться домой, я правдиво плакала, а Вонючка, мыслю, в глубине души ликовал. Подозреваю, что месяц бесплодных тисканий на чердаке несколько его подкосил. Жаль, что я не помню его истинного имени и не могу проверить в Интернете, не стал ли он монахом либо, скажем, маньяком, душащим дам в подворотнях.
Я грущу по временам, когда веровала, что куннилингус — это термин из физики
В семнадцать лет я начала беспокоиться. Почти все мои подруги к тому медли завели себе бойфрендов и владели хоть каким-то сексапильным опытом. Даже Кэрол, которая к тому медли весила 85 кг и вырастила себе достаточно уникальный нос.
А мне приходилось задавать им дурные вопросцы. Например: «А необходимо ли запихивать в презерватив яйца либо он и так не сползает?»
Дошло до того, что они обговаривали при мне свои делишки, понизив глас, поэтому что как солидные леди не хотели подымать кое-какие вопросцы при безвинных девушках.
Нет, не то чтоб у меня не было способностей. То и дело на моем жизненном пути встречались добровольцы, готовые посодействовать в моей малюсенькой дилемме. Но в заключительный момент я постоянно давала задний ход. Поцелуи на вечеринках, жаркий петтинг на лавке в парке — на все это я была согласна. Но как дело начинало по-настоящему благоухать керосином, вся моя воинственная решительность безотлагательно затухала.
Нет, я не опасалась, что будет больно либо, к примеру, что этот бесчувственный негодяй разрушит мою хрупкую психику. Черта с два тогда можнож было что-то сделать с моей психикой! Ею можнож было траншеи копать!
Но памятуя незабвенного Вонючку, я начинала паниковать. В глубине души я была уверена, что конкретно со мной ни у кого ничего не получится, что я сделаю какую-нибудь чудовищную тупость и всем будет постыдно. И что я вообщем устроена не так, как все дамы. Возможно, у меня там вообщем ничего нет, а то, что есть, залито бетоном.(Школьный гинеколог, правда, ничего такового не разговаривала, но, быть может, она просто не желала меня расстраивать.)
Говорят, что нельзя заводить себе любимые ужасы, потому что они обязательно сбудутся. Это большой закон общей подлости мироздания. Боишься собак — и тебе откусит ягодицу ротвейлер. Не веруешь докторам — и они забудут в твоем аппендиксе ключи и водительские права. А ежели ты всю жизнь живешь в ужасе перед молнией, то уж она обязательно постарается извернуться так, чтоб тюкнуть тебя по темечку.
— Почему у меня ничего не выходит?— через зубы стонет Крис. Это мой 1-ый любовник. Точнее, тот, кто обязан был стать первым любовником. Ему 26 лет, и он теснее был женат. Что ответить Крису, я не знаю, потому что присутствую в неразговорчивой истерике. Он теснее два часа решает решительные атаки — у меня все недомогает, все стерто и все вспухло.
— Прекрати зажиматься!— говорит он. — Постарайся расслабиться!
Я изо всех сил стараюсь расслабиться. Так стараюсь, что у меня, кажется, начинаются судороги челюстей.
Я теснее издавна не хочу никакого секса, я согласна на постоянное безбрачие, лишь бы все это в конце концов кончилось. К раскаянию, обстановка не располагает к тому, чтоб выбрать пригодный момент и незначительно уйти: машинки у меня нет, а мы за 40 миль от Лондона, в романтичном отеле для влюбленных.
Я стараюсь отвлечься. Думаю, к примеру, о насильниках. О том, как им, бедным, непросто приходится и какой это тяжкий, непризнательный труд.
— Да что ж такое… — бормочет Крис.
Тут у меня внезапно решает пробудиться чувство юмора — как постоянно, некстати.
— Позвони на ресепшен, попроси, чтоб прислали штопор, — рекомендую я.
Розовые стенки отеля для влюбленных алеют в свете гадкого красного ночника. Мне теснее нечего утрачивать: я не дама, я уродец. Возможно, тайный гермафродит.
— Ладно, — разговаривает Крис. — Что-то я сейчас не в форме. Давай просто полежим, поболтаем.
И здесь же засыпает. Я сворачиваюсь калачиком подальше от него и тихо, застенчиво плачу, засунув в рот угол подушечки. В этот момент я терпеть не могу Криса, себя, парней, дам и до этого всего — того, кто выдумал таковой неразумный, неудобный и безнравственный метод любви. Кто бы этот мерзавец ни был.
Крис лишил меня девственности, пока я дремала, при этом успела пробудиться лишь под самый конец, чтоб сказать классическое «ой!».
И позже был прекрасно длинный уикенд, во время которого мы вообщем не вылезали из кровати, а все подтверждали, подтверждали и еще разов подтверждали тот факт, что я истинная, стопроцентная дама, которой не ужасен никакой секс!
И все таки время от времени я грущу по своей невинности. По временам, когда я искренне веровала, что куннилингус — это термин из физики. И в то, что у китайцев была таковая казнь для дам: их принуждали дремать с 3-мя мужчинами сходу и бедняжки помирали от удовольствия. И в то, что мужчина во время секса не в состоянии собой обладать до таковой ступени, что, ежели его кинуть в огонь, он и там будет яростно обожать свою сгорающую подругу. Я тоскую по всей данной прелестной дремучей мифологии девственниц, которые возводят такое приятное, но незатейливое дело, как секс, до Великой Мистерии Бытия.
Фото: Allan Smithee / www.celebritypictures.co.uk / East News.
Нравится