Собачья голова и холодное сердце. Печальные последствия опричнины для современной России

Некоторые пессимисты временами говорят, что идут столетия, а у нас в стране ничего не изменяется. Это, окончательно, вредное заблуждение. На самом деле изменяется чрезвычайно почти все, постоянным остается лишь кое-что. И предпосылки этого кое-чего создатель статьи увидел в опричнине Ивана Грозного.

Текст: Матвей Вологжанин
Иллюстрации: Влад Лесников

Историки нередко испытывают соблазн заниматься своей наукой так, как это делают, скажем, биологи, физики либо арифметики. Им охото творить тонкие системы, раздутые общие теории и вообщем классифицировать все по полочкам и ящичкам. Вот вам ранешняя формация феодализма, вот вам образцовый пример родоплеменной общины, вот вам структуры землепользования и их воздействие на исторический процесс пассионарности…

Делают это историки не из врожденной злобности не из-за того, что им докучает быть в очах сообщества типами, которые могут поведать клевый смешной рассказ про подвязки мадам Сорель, но больше ни к чему не подходящи. На самом деле у историков есть мечта. Они желают так выучить прошедшее населения земли, чтоб было вероятно предсказать его будущее. Создать такую науку, с поддержкою которой каждый пятиклассник бы знал, как необходимо отлично править странами и народами и вообщем всем действием существования населения земли.

Вот они и устремляются сделать историю истинней наукой, из-за чего же больше половины суровых исторических трудов абсолютно невероятно читать. Хотя самые лучшие, самые большие историки просто говорят клевые смешные рассказы о подвязках мадам Сорель. Они потому и большие, что знают: ни просчитать, ни предсказать, ни навести исторической процесс нельзя, потому что он состоит из громадного числа ничтожных случайных фактов, которые никак нельзя учитывать, найти и, проткнув булавкой, каталогизировать. Когда большие империи проигрывают битвы лишь потому, что у одного мула в обозе случилось расстройство желудка, вызванное очень сочным кустиком чертополоха, — из этого истинней науки не сделаешь. Увы.

Но зато никто не мешает тебе ползать взад и вперед по временной шкале с линейкой и гигрометром, временами восклицая: «Вы лишь поглядите, к чему привело учреждение протопарламента в Чатал-Хуюке!*»

* — Примечание Phacochoerus'a Фунтика:
«Вообще-то в российской традиции заглавие Catal Huyuk почаще пишут как «Чатал-Хююк» либо «Чатал-Гююк», уж не знаю по каким суждениям. Это один из древнейших городов мира, существовавший приблизительно 8–9 тыщ годов назад. Известно о чатал-хуюкцах чрезвычайно немножко. Например, то, что они намастерили для чего-то кучу каменных фигурок, изображающих дам с большой грудью. Исследователи считают, что здесь мы видим свидетельства культа Богини-матери, но я посмотрю, что произнесут эти исследователи, когда раскопают нашу редакцию
и отыщут MAXIM»

Поэтому в данной статье мы не собираемся утверждать, что ежели бы Ивана Грозного придушили подушечкой в детстве, то это мы бы на данный момент выдумывали айпады для всего мира. Очень быть может, что и нет.
Но зато мы можем полностью научно требовать на том, что кое-какие ошметки построенной сиим царем системы живы до сих пор. Например, некие элементы опричнины, бесспорно, все еще присутствуют с нами. К сожалению.

Несколько слов
о малюсеньком Титке

Если уж речь зашла о случайных факторах в истории, то, видимо, к ним можнож отнести и потрясающую врожденную боязливость малюсенького Тита, наиболее знаменитого нам под именованием короля Иоанна Грозного.

Да, малютке почти все пришлось пережить. Он родился в 1530 году и в три года растерял отца, а в восемь — мама. Детство грядущего короля проходило под бесконечную распрю его дядь­ев и опекунов, которые дрались за право контроля над малолетним большим дворянином. Заговоры, экзекуции предателей, перевороты и народные бунты шли безграничной чередой, и то, что Титу-Иоанну удалось все-же выжить в этом змеюшнике, но не порезаться нечаянно ножичком по ребяческому недомыслию, можнож опять-таки счесть исторической случайностью.

Недоверчивость, панические атаки и нередкие приступы чистейшей паранойи в итоге стали главными чертами королевского нрава: для властителя той воинственной эры погибели, боли и хворей он боялся невероятно.

Но все-же лишь трудным детством его нрав разъяснить нельзя. Много страдавшие в молодости люди сплошь и рядом оказываются склонны к милосердию и альтруизму — вещам, в каких Грозного упрекнуть нельзя. Скажем, британская Елизавета Великая, современница Грозного, понавидалась в детстве картин и похлеще, включая вид мамы на эшафоте и собственное долголетнее заключение в ожидании вероятной экзекуции, но при всем этом безжалостным зверьком не стала, а верховодила полностью вегетарианским по тем временам образом, что тем не наименее не воспрепядствовало ей заложить начало Британской империи.

Грозный же в принципе не был знаком с ощущением милосердия, зато до старости непревзойденно умел скрываться под лавками, ежели поблизости королевской опочивальни расступался подозрительный шум.

Мир для Грозного, судя по его своим записям, смотрелся приблизительно последующим образом.

Отлично зная себе стоимость, этот боязливый, суеверный и неблагородный человек видел несомненную Божью волю в том, что он — большой князь. В письмах он высказывал нередко мысль о том, что разов уж перст Господень указал на него, то, стало быть, какой он есть, таковой он и нужен Богу. Железная логика. На самом деле, ежели уж высшие силы могли возвести на престол красавчика богатыря с рыцарским норовом, а избрали его, злобного Титку, мочащегося под себя при виде жучки, то для чего же пробовать быть лучше?Каким родился, таковым и пригодился…

Иоанн Грозный даже гневался на Бога за то, что тот, схоже, готовит его к огню дьявольскому, принуждая топить проклятых новгородских младенцев, наказывать посмевшее возроптать мужичье. Его руками, Иоанновыми, Боженька расчищает этот хлев. А что ежели позже возьмет да и насыплет в эти рученьки углей бесовских?!

Очень Грозный себя сожалел.

Особисты

Впрочем, до 35 лет Иоанн наиболее либо наименее держался. Не доверяя дворянам — высшей аристократии Руси, он собрал вокруг себя кружок условных единомышленников, половина из которых были людьми не очень авторитетными(князь Курбский именует этот круг Избранной Радой, с тех пор термин закрепился).

Царь с этими советчиками проводит реформы, приведшие в последующем к творению в стране того самодержавия, которое стало перед нами несколькими веками позднее. Он беспокоится о доп закрепощении фермеров, стягивает в свои руки власть, оттяпывает землишку у соседей, но ведет себя условно щепетильно. Например, открыто не покушается на гражданские свободы — против, нередко продвигает полностью демократические нормы, во вред дворянам даруя свободы и выборность разным общинам. Головы, окончательно, иногда летят, но такая уж царева работа.

Но чем ветше становился король, тем дурнее делался его нрав. И вскоре вчерашним фаворитам пришлось разбегаться от него по всем граням света — от Ливонии до Италии, потому что у Грозного возникла досадная повадка находить заговоры повсюду, начиная с собственного нужника, опосля чего же виновные отведывали весь диапазон средневековой следственной деятельности(насчет нужника мы не шутим: из-за нередкого расстройства пищеварения король подозревал недалёких, слуг и родных в том, что те его травят и наводят порчу). Многочисленные войны 1550–1560-х годов также не улучшали настроения никому из the moskovits, как нас назвали в европейских хрониках той эры. Иностранцы, попадавшие сюда, оставляли убийственные свидетельства того, что люд пухнет от голода, вымирая целыми волостями; в войска, идущие то на шведов, то на татар, то на литовцев, забирают деревнями от малюсенька до велика и чуток ли не баб, а готовность московитов вытерпеть все происходящее поистине свергает в изумление. После еще одного сурового поражения на реке Уле в 1564 году Грозный решил в конце концов навести порядок и взялся переделывать страну. Сперва он сказал, что отказывается от престола, доверительно поведав народу, дескать, пускай алчные и злобные колдуны-бояре с вами сейчас разбираются, а я утомился, я ухожу.

Некоторая часть народа в лучших традициях взвыла: «Царя-батюшку огорчают!» — и Грозный поторопился выступить с заявлением: так и быть, разов уж без меня вы не сможете, то я, пожалуй, не стану отказываться, но сейчас держитесь, ужо я вами всеми займусь!Такая вот нехитрая пиар-кампания.

Первым делом Грозный поделил страну пополам. Южную часть, где находились в главном вотчины старой аристократии, он поименовал «земщиной». Северные же волости, населенные предпочтительно вольными крестьянами, в том числе Вологду и Галич, он объявил особенной, другими словами опричной, территорией. Еще Грозный набрал себе собственную гвардию — неродовитых отпрысков боярских семей, дворян, а также совсем безродных авантюристов, как местных, так и европейских.

Эти благородные люди получили звание «опричники» — «особисты». Грозный рассчитал, что разов их возвышение и доходы будут зависеть лишь от него, то и предательства с их стороны ему бояться ненадобно. А для надежности сделал все, чтоб стравить опричников с дворянами и обычным народонаселением.

• На опричников не распространялись законы, их воспрещено было судить.

• Опричники не имели права приятельствовать, да и просто беседовать ни с кем из земщины, чтоб понизить риск хабара и заговора.

• Опричники могли брать хоть какое имущество земщины безвозмездно. Если кто недоволен — милости просим подавать челобитную королю, коль не жалко своей шкуры.

Первым делом Грозный выслал опричников резать и убивать необыкновенно несимпатичных ему бояр, членов боярских семей, их слуг, их приятелей, их жен и деток. К тому медли король стал настолько православен, что организовал свой кабинет в храме Александровской слободы. Тут отдавались указы о арестах и казнях, сюда притаскивали еще дышавшие остатки наказанных, ежели король желал напоследок полюбоваться на предателя либо сам поработать ножичком.

Чтобы опричник был виден издалека, ему выдавались особенные знаки отличия: метла, символизировавшая наведение порядка, и отрезанная голова собаки, знаменовавшая готовность грызть зубами королевских недругов. Все это вывешивалось на седлах.

Чтобы люд все усвоил верно, король выпустил несколько обращений, изъяснявших, почему служитель короля — ставленника Бога — стоит выше хоть какого закона и почему жителя нашей планеты на государевой службе нельзя судить обыденным трибуналом. Потому, что он на государевой службе!

Простой люд не без наслаждения глядел, как режут проклятых бояр, но оказался недостаточно смиренен, чтоб испытывать такое же наслаждение от того, что опричники убивают и грабят обыденных верноподданных. Поначалу молодцам, залетавшим в избы, пробовали предоставлять отпор. Но наказание за противодействие законным деяниям представителя власти наступало безотлагательно, и скоро московские, ростовские и ярославские улицы стали схожи на беззубые рты — настолько не мало там было сожженных домов мятежных владельцев, которых опричники вешали на их собственных воротах со всеми чадами и домочадцами. А чтоб народишко не колебался, что опричники беспредельничают по королевской воле, Грозный и сам временами участвовал в небольших походах на села и городка.

Дневник опричника

Самое доскональное из сохранившихся описаний опричной жизни принадлежит перу германского авантюриста Генриха Штадена, уроженца Мюнстера. В Московское правительство он попал из Литвы, потому что имел, по его словам, «злосчастную повадку ввязываться в компании, которые сулили не столько выгоду кошельку, сколько веревку шее». Узнав, что выезд из Московского страны, если уж ты сюда попал, невероятен, потому что хоть какого пытающегося пересечь границу незамедлительно наказывают, Генрих приуныл, но скоро встретил земляков, которые совратили его вступить в ряды опричников, что «сделать несложно, потому что король еще меньше верует своим единоплеменникам, чем иноземцам».

Прибавив себе чину и родовитости, благо для этого требовалось лишь собственное устное доказательство, Генрих отправился на королевский двор, где был безотлагательно принят на службу. Его щедро оделили средствами, скоро также просто выдали несколько поместий с крестьянами, и жизнь у Штадена вульгарна чрезвычайно хорошая.

«Тогда большой князь отправился грабить свой собственный люд, свою землю и городка. И я был при большом дворянине с одной лошадью и 2-мя слугами. Все городка и дороги были заняты заставами, а потому я не мог пройти со своими слугами и лошадьми. Когда же я возвратился в свое поместье с 49 лошадьми, из их 22 были запряжены в сани, нагруженные всяким благом, — я послал все это на мой столичный двор».

«Когда большой князь уехал в Псков, ко мне прибежали торговцы из городка Холмогоры. У их было много соболей — они опасались, что опричники отнимут у их продукт на заставах. Они просили покупать этих соболей и отдать за их хоть какие-нибудь средства. Я мог бы отобрать этих соболей у их и вообщем им не выплачивать, но соболя мне были не необходимы, потому что мне их много прислал человек, который собирает дань с самоедов соболями. Купцам я ничего не сделал и отпустил их».

«Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, необыкновенно же тех, которые были наги и необуты; одел их. Им это пришлось по вкусу. А далее я начал свои собственные походы и повел собственных жителей нашей планеты назад вовнутрь страны по иной дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий разов, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где — по монастырям, церквам либо подворьям — можнож было бы отобрать средств и блага, и необыкновенно благих жеребцов. Если же взятый в плен не желал благом отвечать, то они пытали его, пока он не сознавался. Так доставали они мне средства и добро».

«Как-то единожды мы подошли в одном месте к церкви. Люди мои устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому сходственные глупости. А было это недалеко от двора 1-го из земских князей, и земских собралось там около трехсот человек вооруженных. Эти триста человек гнались за шесть­ю всадниками. В то время лишь я один был в седле и, не зная, были ли те 6 человек земские либо опричные, стал скликать моих жителей нашей планеты из церкви к лошадям. Но здесь выяснилось настоящее положение дела: те шестеро были опричники, которых гнали земские. Они просили меня о поддержки, и я пустился на земских. Когда те узрели, что из церкви двинулось настолько не мало народа, они повернули обратно ко двору. Одного из их я тотчас уложил одним выстрелом наповал, прорвался чрез их массу и проскочил в ворота. Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собой моего слугу Тешату, я живо взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, желавшая ринуться мне в ноги. Но, ужаснувшись моего строгого вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она свалилась на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей. Затем мы проехали всю ночь и подошли к большому незащищенному посаду. Здесь я не огорчал никого. Я отдыхал».

Конец опричнины

Впрочем, Штадену в конце концов пришлось все таки бегать из этих райских мест. И это ему удалось. Он добрался до Германии, ухит­рился дожить там до почетных лет и даже умереть не на виселице. Избавил же наших предков от «особой» власти крымский хан Девлет-Гирей, решивший в 1571 году пограбить Москву.

Известие о вторжении татар Грозный воспринял безмятежно. Царь великолепно знал, на что способны его смелые опричники, с поддержкою которых он лишь что усмирил мятежный Новгород — тогда слуги государевы вырезали за день больше 6 тыщ человек, включая баб и младенцев, и даже не вспотели. Грозный веровал в собственных опричников. В их надежного главу — благородного Малюту Скуратова, который лишь что жестоко наказал всех мятежников в Москве. Двести человек наказывали на Лобном месте сразу: рубили топорами, вешали, жгли, сдирали шкуру. Крик стоял на всю Москву… Что там татаришки хилые сделают таковым смелым псам?Отважные псы, но, имели иное воззрение. Услышав, что на Москву следует монгольское войско в 40 тыщ человек, опричники вдруг вспомнили, что у их страшно много главных дел в их северных опричных поместьях. К тому моменту, когда Девлет-Гирей подходил к Москве, там осталось не больше 5 сотен опричников.(К чести Генриха Штадена, упомянем, что он-то со своими людьми как разов решал попытку нападать подходивших татар. Правда, это кончилось утратой всего отряда, самого же Генриха выручило падение с лошади в реку в момент атаки.)

Бой успел принять впору подоспевший дворянин Михаил Воротынский, основоположник Воронежа. Его армия, пусть и немногочисленная, отогнала татар, успевших теснее зажечь и пограбить московские предместья. Татары в тот момент были больше обеспокоены сохранностью добычи, необыкновенно 60 тыщ российских рабов и невольниц, которых они гнали впереди себя на продажу. Поэтому они предпочли не спеша отходить, уклоняясь от нападения на Воротынского, но в готовности отдать ему отпор, ежели тот нападает. Тот нападать так не осмелился, но дело было изготовлено: в Москву Девлет-Гирея удалось не пустить.(В заслугу за это король через несколько лет своими руками выдерет Воротынскому бороду и засыплет раскаленными углями его тело на пыточном столе. Если веровать свидетельству Курбского, конкретно так погиб спасатель Москвы, заподозренный параноидальным царем в следующем заговоре.)

Как ни удивительно, но на измену опричников король отреагировал довольно безмятежно. Правда, само слово «опричнина» было воспрещено произносить, за это надеялось наказание бичом, но большая часть из опричников не были наказаны(этот же Малюта Скуратов по-прежнему воспользовался королевской милостью), и почти все из их просто потихоньку разъехались по жалованным им поместьям и стали, таковым образом, главными родоначальниками российского мелкопоместного дворянства.

«Все, что они делали, — писал Генрих Штаден, — было с согласия короля. Злые дела они делали не против государевой власти, а против народа, а за то в Московии не карают».

И еще чрезвычайно длинно в России личика при власти будут находиться выше закона, который перестает действовать, когда речь заходит о преступлениях «государевых людей».