Пепел как всегда рассыпан по столу. Он будто врос в дерево, и его не смести оттуда никакими усилиями. Рядом пепельница, тоже словно приросла к столу. Только периодически окурки из неё куда-то пропадают. А рядом мужские, состарившиеся и слегка подрагивающие руки. Дедушкины руки.
Эта картина надежно въелась в мою память. Я помню деда уже пожилым, с тросточкой добирающегося до своего огорода. Там тоже был стол. Снова с пеплом и пепельницей. Курил он много, всю жизнь. Однако к 80 годам бросил. Помню, как тогда все удивлялись. Вот, мол, дед — переживет еще всех нас, и силе воли можно только позавидовать!
Летом я приезжала к ним с бабушкой погостить. Мы вместе копались в огороде, я помогала чем могла, а может, наоборот — мешала, теперь уж и не знаю. Однако помню, как откапывала червяков и хвасталась деду: «Смотри какого червяка я нашла! Теперь посажу его в баночку, и будет он со мной жить». А вот в курятник с бабушкой заходить всегда боялась. Больно важные курицы у них были.
Вечерами мы с бабушкой любили лежать вместе, и она рассказывала мне всякие истории. Благодаря ей я узнала, каким дед был раньше, в молодости.
С Петра Ефимовича началась наша столетняя династия железнодорожников. Дедушка был машинистом. Времена были тяжелые, война, приходилось несладко. Но деда был опорой в семье, помогал матери, всегда подставлял мужское плечо.
Позднее они встретились с бабушкой. Она работала преподавателем. Вместе они и нажили то, что имеют по сей день: небольшой домишко и огород. Дед до самой пенсии пробыл машинистом, его сыновья пошли по стопам отца. Однако быть машинистом — работа не из легких. Платить приходилось здоровьем. Не все оказались такими крепкими и сильными, как мой прадед. Своего дедушку я видела только на фотографиях.
Однако семья продолжает нести гордое имя железнодорожников, не забывая отдавать должное предкам, которые положили начало этой важной и непростой профессии в нашем роду.
Бабушка смотрела куда-то сквозь стену, её глаза грустно улыбались. Я заметила, как много вспомнилось ей, как о многом хотелось поговорить. А может, и помолчать. Однако она накрыла меня одеялом, поцеловала в лоб и пошаркала в другую комнату. Я долго думала о дедушке. Ведь раньше я о нем почти ничего не знала. Он всегда был для меня добрым старичком, с седыми волосами и бровями, с трубкой во рту. Немногословный, но приветливый и ласковый.
Теперь, сидя рядом, я переводила взгляд с пепла и пепельницы на его глаза и тихонько наблюдала. Дедушка мог долго сидеть, тихонько потирать сухие руки и думать о чем-то своем. Мне казалось, он вспоминает паровозы, вспоминает, как трудно было достать кусок хлеба для семьи, и о том, как они познакомились с бабушкой. Порой я расспрашивала его об этом, но он не изменял своей скромности и немногословности.
Я подросла, в деревню к бабушке с дедушкой приезжала все реже. Собирались всей семьей на праздники. На юбилей у дедушки был заказной торт — бисквитная железнодорожная станция и шоколадный паровоз. Но дедушка уже не мог как следует рассмотреть его, зрение совсем ослабло.
Шли годы, мы приезжали к деду, но с ним уже было не побеседовать, как раньше, слух ослаб, до огорода дед вовсе перестал ходить. Многолетний стаж курильщика все-таки сказался — дедушка много кашлял.
Дед научил меня гордиться своим родом, уважать и ценить семью, заботиться о близких. Он навсегда остался в наших сердцах.