Я смотрю в зеркало. Из крана медлительно капает вода — необходимо бы завинтить, будут ржавые пятнышка. Она дает рыбой, эта вода, а вино — уксусом. Я справляю свое пятидесятилетие. Мне нельзя стоять против зеркала и глядеть в него. Мне необходимо бегать назад, в комнату, к гостям — моя семья, дочь приехала из столицы совместно с супругом, и все превосходно, беспристрастно даже великолепно, получше, чем у почти всех.
Мне необходимо спешить. Быстро-быстро, в этом, наверняка, смысл жизни — спеши, малюсенько медли, продолжить род, воспитать деток, позже внуков, быстро-быстро. Я стою у зеркала и смотрю в него. Мне ужасно. Я не успеваю — время летит прытче, чем я подмигиваю.
В детстве мне казалось, что оно чуть тянется, как ириски, как итальянские макароны, которые чрезвычайно тяжело всосать в рот без безнравственного шлепанья. От 1-го дня рождения до последующего проходили годы, и немыслимое количество медли отделяло начало учебного года от первых каникул.
Уже в институте время вульгарно прытче, позже не вульгарно — побежало, а позже и полетело. Тогда-то я и сообразила: ежели остановиться хоть на миг — время меня догонит. Перегонит, оставит сзади, выйду из тренда. Буду ужаснее, чем иные.
Капля воды срывается с крана в тот момент, когда я разумею: больше не могу. Хватит. Я не хочу бегать. Не хочу опасаться.
Я больше не слышу звука, с которым капает вода. Медленно, недоверчиво перевожу взор с зеркала на кран. Капля воды застыла в воздухе, не долетев до фаянсовой поверхности умывальника. В молодости я нередко грезила приостановить время желая бы на несколько часов, чтоб успеть сделать все, что мне охото. В последнем случае, переселиться на Венеру — там, разговаривают, в сутках наиболее 2-ух тыщ часов. Эта вздорная мечта осталась далековато сзади; мне кажется, лишь и всего.
Я возвращаюсь взором к зеркалу, к собственному отражению — и вижу, как сглаживаются морщины, как пропадают пигментные пятнышка, которые возникли пару годов назад; секундой спустя на меня глядит дама лет на 10 молодее. Но она не ощупывает свое личико ладонями, как я на данный момент, не пробует понять, что происходит. Она опирается руками на умывальник и горько вопит.
Десять годов назад... Я помню. Тогда дочь лишь что закончила институт не могла отыскать себе престижную профессию. Это на данный момент она знаменита в определенных кругах и довольно зарабатывает; это на данный момент у нее есть супруг и своя семья. А тогда у нее была лишь я. И мне было ужасно. Я так спешила всю жизнь — а она, моя дочь, словно застыла тогда в невесомости. Она никуда не спешила, целых два года просто жила, как в детстве, просто тащила лямку — и это пугало меня не меньше, чем то, что я сама когда-то могу остановиться.
Я смотрю в собственное личико, исполосованное слезами, вспоминаю, как опасалась тогда — и протягиваю руку:
— Не плачь.
Зеркальная поверхность кажется теплой под моими пальцами, и на личике дамы в отражении возникает удивление. Она придавливает руку к щеке. Не видит меня?
— Мир движется со скоростью, которую избираешь ты. Ты никогда не опоздаешь на собственный поезд.
Ее глаза стают шире, а позже я слышу «кап» и гляжу на кран. Когда я опять смотрю в зеркало, отражение становится бывшим.
— Мама?..
— Сейчас иду, драгоценная, — ни к чему принуждать их волноваться. Но и спешить не идет. Сегодня мне исполнилось 50. И, как 10 годов назад, я отрицаюсь гнаться за временем. Я отрицаюсь опасаться.