Последние слова обычных людей перед смертью

Работая в клинике врачом-реаниматологом, Алексей Самохин записывал то, что разговаривали люди перед гибелью. Эти фразы, сумбурные как сама жизнь, и комменты к ним творца — неоценимый и необыкновенный документ человеческого бытия.

Леша Самохин был профессиональным человеком — журналистом, музыкантом и доктором. Спасая жизни почти всем, он сам ушел юным — в лучших традициях стихотворцев, в 37 лет. Самое ясное его наследие — дивный текст «Последние слова». В память о Алексее мы публикуем его.

ОТ АВТОРА

Бумеранг, каким бы ни был его полет, обязан возвратиться назад. Если ты
положишь руку на пульс, то почувствуешь обратный отсчет, включившийся в
момент твоего рождения. Когда-нибудь ты непременно умрешь. Всю свою
жизнь, ежели ты не немой, ты разговариваешь. Говоришь слова, слова о словах… Когда-нибудь то, что ты скажешь, будет твоим заключительным словом.
То, что последует ниже, — заключительные слова, которые я слушал в течение
пяти лет работы в клинике. Сначала я записывал их в тетрадку,
чтобы не пренебрегать. Потом сообразил, что запоминаю навсегда, и записывать
перестал. Здесь далековато не многие, я так, избранно…

Поначалу, перестав работать в клинике, я сожалел о том, что сходственные
вещи сейчас могу услышать чрезвычайно изредка. Только позже я сообразил, что
последние слова можнож услышать и от живых жителей нашей планеты. Достаточно просто
прислушаться повнимательней и понять, что большая часть из их теснее больше
ничего не произнесут.

Это была 1-ая запись в моей тетрадке, 1-ое, что я услышал, когда
был еще санитаром. Я пошел промыть смородинку, а когда возвратился, бабушка
уже погибла от инфаркта с этим же выражением личика, с каким я ее оставил.

Пожилая, чрезвычайно богатая азербайджанка, которая закатила истерику, что
хочет созидать собственного отпрыска. Им дали 10 минут на разговор, и когда я
пришел, чтоб выпроводить его из отделения, то услышал, заключительные, что она ему произнесла. После того как он ушел, она довольно
злобно на всех глядела, ни с кем не беседовала, а еще через час
умерла в итоге остановки сердца.

Это был некий ветхий еврей в полном маразме. В 1-ый день опосля
операции, видимо опосля наркоза, сознавался всем в любви, а на 2-ой
решил, что мы «злая шайка, которая переоделась в жителей нашей планеты священной
профессии». Ругался целый день и к вечеру, не прекращая браниться,
умер.

Какой-то слесарь погиб от приступа бронхиальной астмы на моих очах.
Это единственное, что он успел мне сказать, демонстрируя флакон с
ингалятором, расширяющим дыхательные пути. После чего же свалился на пол.

Калий был предпосылкой его погибели. Медсестра не выставила скорость
капельницы, и молниеносное введение калия вызвало остановку сердца.
Видимо, он это ощутил, поэтому что, когда я вбежал в зал на сигнал
приборов, он поднял вверх указательный палец и, показав на порожнюю банку,
сообщил мне о том, что в ней было. Это, кстати, был единый
случай передозировки калием из нескольких 10-ов в моей практике, в
результате которой наступила погибель.

Ж. был инженер-гидравлик. Он мучился ипохондрическим бредом,
выспрашивая у всех и вся о механизме события каждой пилюли и «почему
у меня тут чешется, а тут колется». Просил лекарей расписаться у него
в блокноте за каждый укол. Если правдиво, то погиб он из-за *** [разгильдяйства] медсестры: или она кардиотоник перепутала, или его дозу… Не помню. Помню лишь, что он произнес напоследок.

У этого юного жителя нашей планеты был зарегистрирован один из самых «молодых»
инфарктов в Москве. Он непрерывно просил лишь «пи-и-ть...» и разговаривал,
положив руку на область сердца, о том, что ему чрезвычайно больно. Его мама
говорила, что у него был чрезвычайно мощный стресс. Через три дня была
зарегистрирована самая «молодая» погибель от инфаркта миокарда. Он погиб,
повторяя эти слова…

Девочка, которая две недельки опосля операции на печени беседовала лишь
два этих слова. Умерла на моем дежурстве.

Больной, который опосля 2-ух бессознательных месяцев попросил сдуть ему
манжетку на трахеостоме, убедив всех, что ему непременно необходимо что-то
сказать. Прохрипев два этих слова, он опять растерял сознание и в себя
уже не пришел.

Он и был блондинистым прибалтийским парнем с тяжелейшим пороком сердца
по имени Игорь Лангно.

У М. был повторный широкий инфаркт миокарда. Он помирал и агонизировал три дня, непрерывно держась за обручальное кольцо пальцами иной руки и повторяя имя собственной супруги. Когда он погиб, я снял это кольцо, чтоб дать
ей.

Эта бабка беседовала всем, что они ей «чужие». Свою заключительную фразу она
сказала горделиво и чуток злобно. Сказала мне во время ночного обхода,
отказавшись от исцеления. После этого она демонстративно отвернулась к
стенке и уснула. Утром ее нашли соседки по палате, погибшую в
этой позе. У ее прохладных ног мне вправду стоять не пришлось.

Не по годам превосходно выглядевший диабетик, который, ужаснувшись, что ему
случайно поставили капельницу с глюкозой, вколол себе «передозировку»
инсулина. В это время медсестры выходили в магазин на улицу, и он
попросил их покупать ему шоколадку, чтоб поднять уровень сахара. После
этого растерял сознание от гипогликемии. В себя так не пришел.
Шоколадки принесли, когда он теснее погиб. Жена средства так не дала.

Интеллигентный седоватый грузин, который непрерывно дружески пожимал руки
всем, кто к нему подходил, утверждая, что всем доверяет и во всех верует.
Эти слова он произнес опосля инъекции морфия, перед тем как ему надели
кислородную маску. Во сне у него началась фибрилляция желудочков. Его
раз 30 колотили током. Потом сердечко остановилось. Не завели.

Астеничный дедушка с седоватый проплешиной, удачно поправлявшийся опосля
банального аортокоронарного шунтирования. Он лежал один в одноместной
палате и непрерывно вертелся в постели так, что комкалась простыня, и
ее часто приходилось натягивать. На возраст, покряхтывая,
пожаловался как разов в этот момент, переваливаясь с боку на бок.
Осложнений у него не было. Я сделал ему инъекцию реланиума, чтоб он
заснул. Умер во сне — видимо, «от старости».

Во время этого рассказа медсестра вводила усыпительное, на котором он
заснул. Этот нездоровой был усатым жильцом Крайнего Севера. Он приехал в
Москву с диагнозом «дилатационная кардиомиопатия», у которой есть лишь
один метод исцеления — пересадка сердца, опосля которой мы с ним и
дежурили. «Подводник» — это его приятель по отделению, всю жизнь
прослуживший на подводной лодке, погибший в период криза отторжения, через месяц опосля операции. У него были те же показания к пересадке, до которых он себя довел, дав обет «трахнуть 100 баб» и сломавшись на 76-й.

С. не дотянул даже до криза. Он погиб через семь либо восемь часов от
какой-то молниеносной инфекции. Я помню, что был великий скандал с
хирургами, которые упрекнули нас в несоблюдении стерильности. По-моему, даже СЭС вызывали…

Этот нездоровой погиб приблизительно как вышеупомянутый Е. Он без разрешения встал, чтоб без помощи других помочиться в «утку». В этот момент началась фибрилляция желудочков, и он свалился на пол. Мы всей сменой положили его на постель. Началась остановка сердца, кто-то начал «качать»… На каждое нажатие груди, на выдохе, он задавал один из этих вопросцев. Ему никто не отвечал. Это длилось секунд 10.

На самом деле это был военный летчик Белоусов. Обаятельный, благовидный и чрезвычайно мощный духом дядька. С осложнением он лежал четыре месяца на искусственной вентиляции легких, пока не погиб от сепсиса. Это не слова(из-за трахеостомы он не мог разговаривать), это его заключительная записка, которую он писал громадными знаками, подсказывавшими каракули дошкольника. Про белоснежные огни он мне раза три пробовал разъяснить — я, к раскаянию, так ничего не сообразил. «Сам пей» — по предлогу «чудодейственного» лекарства
мумие, которым его добросовестно отпаивали по настоянию родного брата, тоже, кстати, военного летчика. С Белоусовым я дежурил полтора месяца, дежурств пятнадцать подряд. Очень к нему проникся, реально желал, чтоб он выздоровел. Он погиб ночкой, и я невозможно расстроился. Утром, уходя с работы, я столкнулся с его дочкой в дверях отделения. Она меня знала и, улыбнувшись, спросила: «Как он там?Я вот пюре ему ребяческое принесла, минералку, меда…» Я нахмурился, нарочито грубовато пробормотал что-то о усталости опосля бессонной ночи и быстренько забежал в лифт. Говорят, она просидела у входа часа два, никто ей так не решался сказать…

Огромных размеров шахтер из Донбасса, который не знал, как верно
произносится половина более употребительных слов российского языка.
Говорил порывистым басом. Пока он не погиб, катетер так не убирали.

Это слышал не я. Это слышал один мой приятель, с которым я познакомился, когда он работал торговцем в музыкальном магазине. Слова эти принадлежат его девушке, которая через пару минут погибла от
героинового овердоза. У него дома, в его постели. Уже позже я спросил его, помнит ли он ее заключительные слова. «Конечно. Я их никогда не забуду!» — ответил он и поделился со мной.