Николай Рерих и последний крестовый поход в поисках утраченного Храма Судьбы

Художник и археолог Николай Рерих всю жизнь мечтал, чтобы в его трудовой книжке было написано «религиозный гуру». Чтобы этого добиться, ему пришлось пойти на большие приключения.

Бесконечный майский питерский закат светит в огромное окно. Рядом с окном — уютное кресло, в котором лежит мальчик, заложив пальцем книжку и забыв уже о ней: он пристально смотрит на небо. В солнечном луче летают пылинки, и кажется, что ночь не придет никогда.

У Николая Рериха, появившегося на свет в 1874 году, было без­об­лачное дореволюционное детство в интеллигентской питерской семье. Папа, известный нотариус и либеральный общест­венный деятель, постоянно приглашал полный дом умных и веселых друзей: ученых, художников, писателей. Мама, с девичества приученная к купеческому хлебосольству, умела сделать так, чтобы все были обласканы и накормлены. Зимний сезон общения и учения сменялся летним раздольем в деревенском имении.

Николай довольно рано решил, что хочет учиться на художника. Отец его со скепсисом отнесся к этой блажи. У него самого не было возможности окончить университет: внебрачный сын помещика, он начинал в должности железнодорожного счетовода и, занимаясь непрерывным самообразованием и самостоятельно налаживая связи, сумел сделать успешную карьеру. Поэтому для старшего сына у него имелся четкий план: юридический факультет, государственное поприще, блестящее будущее.

Когда пришло время определяться, Николай нашел оригинальное решение: в 1893 году он поступил разом и на юрфак, и в Академию художеств к Архипу Куинджи.

Начались сумасшедшие студенческие годы, когда надо было разом успеть все: лекции, рисование, экзамены, еще занятия на историческом и археологические раскопки! Для юного и увлекающегося Рериха это были экспедиции в стиле Индианы Джонса: охота за таинственными сокровищами и магическими артефактами, ночевки в дремучих лесах, лишения, опасности...

Конечно, на самом деле это были просто вылазки в окрестности Питера в студенческие каникулы. Однако спустя тридцать лет юношеская мечта Рериха сбудется. В его жизни было такое количество скитаний, открытий, шпионских заговоров и смертельных опасностей, что их хватило бы на Индиану Джонса и Лоуренса Аравийского, вместе взятых!

Тем временем фортуна готовила Рериху ворох подарков и авансов. Его карьера складывалась хоть и не по папиному сценарию, но самым головокружительным образом. Дипломное полотно «Гонец» было тут же приобретено Третьяковым, Рериха премировали поездкой по Европе, взяли на стажировку к известным французским мастерам.

В то же время на даче у друзей он познакомился с петербургской красавицей из родовитой семьи, Еленой Шапошниковой (ее мать была из рода Голенищевых-Кутузовых), и начал за ней ухаживать. Родители Елены были против этой связи. Они вообще всячески берегли дочь от артистической среды, не дали ей в свое время поступить в консерваторию, так как считали, что участия в студенческих волнениях плохо скажутся на перспективах выгодного брака.

Дочку в итоге все-таки проглядели. Рерих так увлек ее знакомствами с самыми знаменитыми художниками своего времени, романтическими поездками на раскопки и своим рыцарским поклонением, что через два года, в 1901-м, влюбленные обвенчались в церкви при Академии художеств.

Дальше карьера Рериха только набирала обороты: его выставляли в России и за рубежом, он стал известен как академический исследователь древнерусской иконописи и зодчества, участвовал в дягилевских «Русских сезонах» в Париже, его избрали председателем основного российского художественного общества «Мир искусства» и назначили директором Художественной школы.

В 1910 году Рерих, еще не достигнув сорока лет, уже был уважаемым профессором и художником мирового уровня. Елена организовывала в их доме званые вечера, на которые собирался цвет петербургского общества, чтобы поговорить об искусстве, индийской философии, мистике и заняться модным в то время столоверчением. Она участвовала во всех делах и поездках мужа, успев тем не менее родить ему двоих сыновей. Это было парадоксальное счастье, счастье художника, который получил признание при жизни, да еще и образцовую семью в придачу. Конечно, как в фильмах, которые начинаются с кадров идеального дома с солнечной лужайкой, что-то должно было пойти не так...

Беда подкралась незаметно и постепенно. Сначала как очередной парламентский кризис, потом переворот, война, революция... Картины перестали продаваться, бытовые проблемы вроде трудностей с покупкой дров и привычной еды становились все катастрофичнее. Однако долгое время казалось, что жизнь вернется на круги своя, стоит только перетерпеть.

Семья Рерихов поняла, что настала пора что-то предпринимать, когда постоянный стресс и бытовые неурядицы переросли для Николая в хроническую пневмонию. Надо было выбираться из промозг­лого города, который лихорадило в преддверии революции.

Осенью 1916 года, собрав студию и кое-какие пожитки и законсервировав петербургский дом, Рерихи отправились в Карелию. Чувствовал ли Николай, закрывая двери, что их былая благополучная жизнь с чаем под абажуром, с уютным чтением у камина, с гостями и всем тем, что он так любил и помнил из детства, навсегда проваливается в небытие? Едва ли. На даче Рерих с новыми силами и надеждами взялся за работу, он планировал вернуться домой с новым циклом картин, даже радовался вынужденному затворничеству.

Однако новости, которые доходили к ним в леса, становились все страшнее. Революционная Россия явно не была комфортным местом для маститых профессоров и художников державной старины. Вскоре карельская дача оказалась на территории воюющей с Россией Финляндии. Опять надо было сниматься и двигаться дальше, в безопасность, туда, где военный кризис еще не заслонил от людей искусство. Друзья в эмиграции помогли Рериху устроить несколько выставок в Финляндии и Швеции, совместно с Леонидом Андреевым они организовали кампанию против варварства большевиков. А в 1919 году семья художника переехала в Лондон.

Для Елены это был восхитительный глоток знакомого воздуха светских салонов, возвращение к нормальной жизни, театры, новые книги для мальчиков, возможность сшить новое платье, в конце концов. Для Николая — необходимость практически с нуля начинать жизнь, когда тебе за сорок и ты привык, что твое имя само открывает все двери. Впрочем, кое-что от былой славы работало на него и здесь.

В Ковент-Гардене, конечно, слышали о дягилевских сезонах, и Рериху удалось устроиться театральным декоратором (впрочем, без больших доходов и большого успеха). Остались кое-какие связи и в выставочном мире — сочувствующие арт-дилеры организовали выставку его новых работ. Увы, не удалось продать ни одной. Однако завязались кое-какие полезные знакомства с американскими художественными критиками. Елена со своей стороны делала все для признания их семьи в местном обществе.

Тут ей неожиданно помог опыт петербургского столоверчения. Рерихи познакомились с членами Теософского общества Блаватской и стали его активными участниками. Эзотерические увлечения оказались эффективными для выживания в незнакомом мире: «братья и сестры» с удовольствием помогали новичкам, тем более что это были не просто эмигранты без денег и профессии, а семья известного художника. Рерих включился в игру: он не только молчал и надувал щеки, исполняя роль гуру, но и сверкал «пронзительными» глазами и даже основал собственное учение — агни-йогу.

Однако даже в качестве эзотерических гуру русским эмигрантам непросто было ассимилироваться в лондонском снобистском обществе. Николай все чаще размышлял над идеей, которая в питерской благополучной жизни была его заветной мечтой, — поехать в Индию с научной экспедицией, затеряться на ее просторах, писать с натуры экзотические пейзажи, невиданные в западном мире, сделать кучу археологических открытий невероятной ценности и вернуться в Европу уже не беглецом, а знаменитым путешественником, который до конца жизни может разбирать материалы и ездить на конференции с докладами.

Все это можно было бы сделать еще и под новым теософским соусом — пусть будут поиски Шамбалы, все что угодно, но нужно однако же немалое финансирование. Ни работа в театре, ни выставки таких денег, естественно, не приносили. Друзья-теософы восхищались новым учением и ходили на обеды, а все-таки на разговоры об экспедиции старались отвечать уклончиво.

Фортуна тем временем сменила гнев на милость и открыла перед Рерихами новые пути: американские друзья позвали художника с семьей в США, где планировалось организовать для него серию выставок по всей стране.

Огромная Америка с ее сумасшедшей жизнью была так далеко от войны! Турне с выставками растянулось на два года. Тем временем семья художника поселилась в Нью-Йорке, где не было английских аристократических снобов и поэтому люди казались гораздо более открытыми и дружелюбными. Рерихи быстро наладили связь с американскими теософскими обществами, продолжали держать себя таинственно, в духе мистического оккультизма, и вскоре нашли новых почитателей, гораздо более влиятельных и богатых. Одним из них был Луис Хорш, состоятельный биржевой деятель, который называл Николая Рериха духовным учителем и скупал его картины в оптовых количествах.

Тем временем сам художник, почувствовав наконец благодатную почву под ногами, развил невероятную активность. Именно в тот момент были созданы Международный центр искусств, организация по охране памятников культуры, Школа агни-йоги и даже несколько концессий по разработке полезных ископаемых в Советской России. Однако главным достижением Рериха стало получение финансирования для осуществ­ления экспедиции его мечты. Помимо Индии художник собирался посетить верхние Гималаи и, в частности, закрытый для иностранцев таинственный Тибет.

Возможно, поначалу Рерих и сам не подозревал, в какую игру он ввязывается. Дело в том, что Тибет, оккультная Шамбала, в те времена являлся одной из потенциально горячих точек на карте мира — зоной, в которой Россия, Китай и Великобритания только и ждали момента, чтобы схлестнуться в геополитическом конфликте.

Формально это высокогорное государство было независимым, однако фактически его контролировали британцы, в руках которых находилась Индия в тот момент. Китай мечтал о восстановлении собственного влияния в регионе. Советская Россия, громившая остатки белогвардейцев на территории Монголии, а также воевавшая с Японией, рассматривала регион как стратегически важный.

На первый взгляд, позиция «нейтральной» американской научной экспедиции в данных обстоятельствах была для Рериха самой выгодной. Однако на деле это означало, что ему предстоит преодолеть подозрение всех трех сторон и ни у кого он не сможет попросить поддержки.

Существует довольно скандальная версия Олега Шишкина (большинство биографов Рериха считают его шарлатаном) о том, что Николай Константинович был завербован ОГПУ еще в США и вся экспедиция проходила с ведома и при содействии «красной» разведки.

В 1995 году, после того как были рассекречены документы из советских архивов в отношении Рериха, глава пресс-бюро СВР Юрий Георгиевич Кобаладзе признал, что «Рерих обращался к советским властям, в частности в МИД, с просьбой о помощи в организации экспедиции», но Россию в тот момент его предложение не заинтересовало. В любом случае это означает, что еще до начала своего великого похода Николай Рерих осознавал, что без поддержки со стороны хотя бы одного из участников Большой игры* ему не прорваться через Гималаи.

Николай откинул полог шатра и вошел внутрь. Там было не намного теплее, чем снаружи, хоть и горел костерок, сложенный из ячьего помета. «–70 по Цельсию, не меньше», — записал Рерих в своем дневнике утром. Звенящий мороз, разреженный воздух, высота 4500 метров, нечем дышать. Ветер гонит по пустому плато поземку. Елена лежит в углу в ворохе кафтанов, одеял, всего теп­лого, что удалось выменять за последний месяц. Она не встает уже вторые сутки. Плохо дело, очень плохо. «Есть ли новости?» — прошептала она из своего угла. «Нет. Отправил еще письмо, милая...»

Уже второй месяц экспедиция стояла на высокогорном плато Чантанг. Тибетские власти не пускали путешественников дальше, в Лхасу. Тем временем промозглый октябрь 1927 года сменился ледяным ноябрем, путь обратно тоже закрылся, декабрь был не за горами. Да-да, совсем не за этой неприступной горной грядой, которую Рерих пытался рисовать заледеневшими пальцами уже несколько раз, а на пустынном лунном плато. Его уже начинало заносить снегом и на котором, вероятно, занесет их трупы в тоненьких палатках в самом скором времени...

Как же они угодили в ловушку? В 1923 году семья Рерихов прибыла на пароходе в Бомбей через знаменитые ворота Индии. Николай, который так много ожидал от этого первого соприкосновения со страной своей мечты, был невероятно разочарован пустынным и грязным берегом, о чем записал в дневнике. Многолюдные города, огромные храмы, джунгли и медленные реки равнины — все это проплыло мимо, никак не задевая воображения художника. Все это уже изучено и нарисовано. Его интересовали горы и тайны.

В Сиккиме, у подножия Гималаев, Рерихи остановились, и Николай отправился обратно, в Америку: он получил известие, что его экспедиция заручилась официальной поддержкой со стороны американского правительства, и поехал за паспортами.

Еще во время первого перехода Кашмир — Ладакх Рерихи поняли, что американские паспорта — не самый лучший документ в Большой игре. На них было совершено нападение, и среди атаковавших Рерих узнал шофера британской миссии. Дальше были удивительные пейзажи, ступы и древние монастыри, буддийский Лех со звоном колокольчиков и трепетом флажков лунгта на ветру, древние крепости долины Индус, виды которых легли в основу самых знаменитых картин Рериха.

Как художник, он был удовлетворен совершенно и полностью. Материала действительно хватило бы ему до конца жизни. Но были у Рерихов и другие амбиции. В первую очередь — добраться до таинственного Тибета, что придало бы непререкаемый авторитет их учению и позволило бы удовлетворить политические интересы любых разведок, если они действительно участвовали в организации экспедиции.

Из Леха через самые высокие из известных перевалов (достигают 5500 метров) Рерих и его караван отправились по древнему Шелковому пути, чтобы подойти к Тибету с китайской стороны. Это был первый опыт альпинистской высоты для экспедиции — сухой, пронзительно холодной высоты, на которой горлом может неожиданно пойти кровь, постоянно не хватает дыхания, а ночью вместо сна — короткое забытье и кошмары. После такого спуск в маленький китайский городок Хотан воспринимался как прибытие на огромный персидский базар в цветущем оазисе.

Однако здесь опять возникли проблемы с американскими паспортами: китайцы встретили Рерихов не лучше британцев и отказали им в дальнейшем передвижении, требуя русских документов. Рерих связался с русским консулом, тот согласился помочь, но маршрут экспедиции неожиданно изменился: художник принял решение заехать в Москву через Монголию, затем вернуться через год для новой попытки штурма Шамбалы, уже с русскими визами.

В этой поездке в советскую столицу Рерих старательно сохранял лицо гуру: он передал наркому Чичерину ларец с гималайской землей «на могилу махатмы Ленина» и серию своих картин «Майт­рейя». Ларец отправили в музей, а «декадентские» картины чудом удалось спасти Горькому, который повесил их у себя на даче. Была ли шпионская подоплека в этом странном визите, остается только догадываться, однако коммерческая точно была: после Москвы Рерих едет на Алтай, где исследует возможности для американских инвестиций в советский лес и полезные ископаемые.

Затем — возвращение в Монголию, тайный переход через китайские территории по соляному плато и... ловушка на самых подступах к Лхасе. Русские связи оказались не более полезными, чем американские.

Тщетно Рерих взывал к Далай-ламе из высокогорного плена, называя себя посланником «западного буддизма» и грозя, что задержка его каравана может обернуться дипломатическим скандалом и полным разрывом связей. По указанию британских властей письма «русских шпионов с американскими паспортами» просто выбрасывали, едва выехав из зоны видимости.

Однако смерти Рериха в Лхасе все-таки не хотели: через пару месяцев мучений в летних палатках экспедицию переселили в местный монастырь. Только в марте 1928 года Рерихам разрешили двинуться дальше — в обход Лхасы, вниз, в Дарджилинг. Столица Тибета так и осталась для художника неприступной крепостью.

Тем не менее за пять лет экспедиции материал был собран огромный: более 500 зарисовок, этнографические наблюдения, дневники. К сожалению, знаковые открытия «гималайской Трои» или хотя бы завалящей Шамбалы не состоялись... Но американские спонсоры остались вполне довольны результатами и выделили Рерихам новые суммы — на создание института гималайских исследований «Урусвати».

Институт и дом русских исследователей, так похожий на подмосковную дачу, расположились в долине Кулу, в предгорьях Гималаев. Отсюда Рерих ездил на этюды, здесь написал еще тысячу картин на основе своих зарисовок и воспоминаний — картин, которые станут его визитной карточкой много десятилетий спустя.

Пожалуй, это творческий и общественный пик его жизни. Он вел переписку с многочисленными учениками и общественными лидерами, в числе которых были Эйнштейн, Рузвельт, Уэллс. Как автора международного Пакта о защите культурных ценностей его выдвинули на Нобелевскую премию. Хорш построил в Нью-Йорке небоскреб «Мастер-билдинг», который посвятил своему учителю.

Однако карьере Рериха предстоит еще одно резкое пике. Все начинается с биржевого кризиса 30-х годов. «Мастер-билдинг», построенный незадолго до этого с привлечением ипотечных кредитов, разоряет его владельцев. Тем временем Рерихи, на своем краю света совершенно не понимая ситуации, снаряжают новую экспедицию — в Маньчжурию, которая заканчивается самым неприличным скандалом. Вместо того чтобы, как было анонсировано, собирать гербарии, Рерих ввязывается в политику, начинает поддерживать русских эмигрантов, становится знаковой фигурой. Это портит карты местным белогвардейским лидерам, которые раскапывают историю о визите Рериха в Москву в 1926 году и пишут в прессе о том, что на деньги США в Японии ведется коммунистическая пропаганда.

Американские меценаты чувствуют себя оплеванными — и это в момент кризиса, как раз накануне выборов! От Рериха немедленно отворачиваются; причем, обвинив его в неуплате налогов и повесив огромный штраф, делают его невъездным на территорию США. Тут еще всплывает весьма эзотерическая переписка Рериха и кандидата в президенты Уоллеса, который тоже называл художника своим гуру. Карьера Уоллеса загублена. Искусство «сумасшедшего гуру» в ходе скандала совсем обесценивается (и, кстати, до сих пор не лучшим образом продается в Америке).

Без американских денег институт «Урусвати» пришлось закрыть. Рерих пробует вернуться на родину, преподносит в дар Комитету по делам искусства СССР три картины. Однако вне контекста тибетской экспедиции Москва отказывается принять «декадентского» художника. Сталин ставит резолюцию на запросе Рериха: «Не отвечать».

В конце жизни Мастер снова оказывается пленником Гималаев, но на этот раз он заслужил покой... Дачка в Кулу с ее яблочными садами, уютным запахом сена и навоза, гребнями кедров на склонах огромных гор, между которыми бродят заблудившиеся облака, становится последним прибежищем Рериха. Это не Шамбала, не блистательная столица, однако место, где ему лучше всего пишется. Это место станет его домом до 13 декабря 1947 года, когда Николая Рериха, согласно индийскому обычаю, сожгут на погребальном костре под русскими липками, из ностальгии посаженными в нижнем саду. На камне, установленном здесь, будет написано, что тут великий художник достиг самадхи — состояния абсолютного покоя, предшествующего нирване.