«Ни для без совокупления!» — девиз летчика, поэта и диктатора Габриэле д’Аннунцио

Хочешь выяснить, как стать большим стихотворцем, безбоязненным летчиком и радостным тераном всего за одну жизнь?Спроси у Габриэле д’Аннунцио!

В России о Габриэле д’Аннунцио знаменито печально(мы употребляем это слово в необыкновенных вариантах)малюсенько. А ведь он был очень известен до революции. Правда, переводили на российский в главном его прозу и пьесы, в то время как д’Аннунцио был поначалу стихотворцем. Чтобы ты сходу оценил масштаб таланта этого жителя нашей планеты, позволим себе свободное сопоставление. Если в Италии Данте Алигьери — это Пушкин, то Габриэле д’Аннунцио — Лермонтов. А сейчас представь, что Лермонтов уворачивается от пули на дуэли, обучается пилотировать боевой самолет, скидывает бомбы на германцев, а потом захватывает целый город и устанавливает в нем свою диктатуру. Да, и еще становится таковым ценителем дам, что ему позавидовал бы и Пушкин!В общем, пока мы конечно не запутали тебя и себя, обратимся к дивной истории жизни прекрасного Габриэле д’Аннунцио.

Воздух был наэлект­ризован дыханием сотен жителей нашей планеты, собравшихся на площади перед отелем «Европа» в городе Фиуме. Люди непрерывно разговаривали. И вдруг в одну секунду гул их гласов перевоплотился в сотрясший старинные мощеные улочки грохот. Так масса приветствовала появление на балконе отеля «Европа» низкого сухощавого мужчины. Выкинув вперед правую руку в римском салюте, он, дождавшись, пока масса затихнет, начал страстно выкрикивать: «Итальянцы Фиуме!В этом безумном и бесчестном мире наш город сейчас – знак победы!» Толпа взревела.

Переведя дух, с выражением одержимости на личике мужчина продолжил: «Мы – это горстка просвещенных жителей нашей планеты, фантастических творцов…» Каждая его фраза непрерывно встречала громогласное согласие слушателей. Закончив речь, мужчина прижался губками к итальянскому знамени, вывешенному здесь же, на балконе. Именно так днем 12 сентября 1919 года на свет возникла республика Фиуме — единственное в истории правительство, основанное стихотворцем и включившее в свою конституцию обязательное обучение музыке.

Долгое время Габриэле был единственным отпрыском и любимым ребенком. Младенец возник на свет 12 марта 1863 года в плодном пузыре, другими словами, выражаясь народным языком, «в рубашке». Грузный и усатый отец мальчугана Франческо Паоло д’Аннунцио сочинял привораживающий контраст со своей болезненной женой. Семья д’Аннунцио числилась зажиточной и занимала великий трехэтажный дом в центре городка Пескара на берегу Адриатического моря. Вместо того чтоб играться в просторных комнатах палаццо, Габриэле проводил детство на улице, сведя сомнительные знакомства — с нищим моряком-инвалидом, просившим подаяние на площади, и стариком Чинчиннато, сошедшим с разума из-за несчастной любви.

Никто в доме д’Аннунцио не колебался, что мальчик растет небывалым. Габриэле глубоко ощущал природу, приятельствовал со зверьем и с миной кошмара зажимал уши руками, заслышав визг свиней, которых резали на заднем дворе. В своей поздней книжке «Ноктюрн» он увидит, что теснее в девятилетнем возрасте у него была «тысяча душ, тыща форм». При этом Габриэле не был мямлей, различался бесстрашием и, несмот­ря на довольно хилое сложение, готов был в драке отстаивать свои позиции.

С привольной жизнью в пыльном зное Пескары было покончено, когда отец решил отослать 11-летнего Габриэле в институт Чиконьини в предместье Флоренции. Заведение, невзирая на отличную репутацию, произвело на мальчугана трудное воспоминание: «Сколько дверей, за которыми я буду заперт!» Но заместо того, чтоб замкнуться в взыскательной иезуитской обстановке, д’Аннунцио теснее через год стал одним из первых воспитанников по успеваемости и, что куда главнее, идеологическим предводителем однокашников.

Его шалости непрерывно были символичны. Например, ежели учитель опаздывал в класс, Габриэле снимал ремень и с силой стегал учебный стол — намек на католический обычай колотить церковные скамьи лозами в Страстную пятницу в память о бичевании Христа. Под восхищенные возгласы соучеников Габриэле высылали в карцер, где он 10 дней посиживал в компании книжек. В это время он начал писать краткие рассказы и решать 1-ые опыты стихосложения. Вдохновения парень отыскивал в сочинениях средневековых стихотворцев и одах Горация.

Как-то во время рождественских каникул Габриэле повел в музей дочь друга собственного отца, молодую Клеменцу.

15-летний парень и его спутница напрасно бродили по залам, как вдруг их внимание завлекла громадная бронзовая Химера. Габриэле запихнул руку в разверзнутую пасть чудовища и нечаянно поцарапал ладонь. Боль и восхищение на личике Клеменцы смутили ум д’Аннунцио, и он упрямо поцеловал даму. В воспоминаниях «Секретная книга» Габриэле признался, что конкретно тогда он «впервые вызнал, что в дамский рот можнож впиться и пожирать его как самый роскошный плод».

В 1879 году прилавки украсил сборник стихов «Ранней весной», написанных 16-летним воспитанником института Чиконьини. Их публикацией Габриэле был должен папе, рискнувшему поверить в поэтический талант отпрыска. Сборник вызвал хвалу критиков и шок учителей: большая часть стихов носили эротический нрав.

Через несколько месяцев последовало переиздание, при этом юный поэт позаботился о саморекламе. Накануне появления сборника на прилавках он дал в газеты известие о своей погибели, назвав себя «последним потомком Музы».

Габриэле к этому моменту сильно продвинулся в отношениях с дамами. Сам он видел причину собственного фуррора у слабенького пола в том, что у него «черные кудри и глаза одержимого». Как это нередко посещает, профессиональный парень, окончив обучение, поехал подчинять великий город. А в Италии, как знаменито, все дороги водят в Рим.

Габриэле без усилий отыскал множество подработок в Риме. Редакторам импонировали его юношеский интерес и пылкость. Заметки светской хроники, сонеты, рассказы — не было ничего, в чем бы не преуспел Габриэле. Несмотря на юность, д’Аннунцио запрашивал немалые гонорары, доказывая это тем, что он «много расходует, а означает, должен и много получать». Но даже большие для журналистики суммы растворялись в фундаменте новейшего богемного вида жизни стихотворца. Габриэле забивает съемные квартиры статуэтками, коврами, подушечками, кожами оленей, кабаньими зубами и иными пыле­сборниками.

Он нередко обновляет гардероб, заказывает пестрые галстуки и перчатки узкой кожи. Начинается сумасшедшая пляска с кредиторами, которая не закончится до конца жизни стихотворца. Зайдя в самую паршивую лавку, д’Аннунцио не может уйти без покупки, ведь «торговец не виноват, что у него нет ничего стоящего». Габриэле обожал прогуливаться по римским улицам с ньюфаундлендом на поводке и лилией в руке, привлекая внимание красавиц. При этом поэт не забывал и о мужественности: он стал рекордсменом по количеству дуэлей. В одной из их шпага конкурента задела голову стихотворца, и доктор обработал рану пер­хлоридом железа(практически все биографы считают, что эта процедура привела к раннему облысению Габриэле). Постепенно перед провинциалом раскрывались одна за иной двери лучших домов. В одном д’Аннунцио приняли необыкновенно тепло…

Летом 1883 года в аристократических кругах Рима вспыхнул скандал. Самая видная жена Италии, наследница знатной фамилии Мария Ардуэн ди Галлезе бегала из отчего дома с юным стихотворцем. Скандал стал набирать обороты, когда в одном из журналов вышло стихотворение д’Аннунцио. В нем Габриэле досконально обрисовывает утрату девичьей невинности «в преступное полнолуние майских календ». Привычка говорить чтецам о самых сокровенных моментах отношений с женщинами остается с стихотворцем навсегда.

Последовала срочная свадьба. Мария, теснее беременная, растворилась в думах о юном и страстном супруге. Чета д’Аннунцио за отсутствием средств(отец отказал Марии в приданом)поселилась в курортном городе на берегу Адриатики. Там и родился первенец стихотворца — Марио. Три года супруги были «одурманены счастьем», итог — еще двое отпрыской. Поначалу д’Аннунцио мыслил, что сумеет в конце концов предпочесть тыщам дам одну. Поначалу. Вскоре он под предлогом встреч с издателем стал почаще наведываться в Рим и Флоренцию. Идиллия отдала трещину. На старости лет Мария вспоминала: «Выходя замуж, я мыслила, что обручаюсь с самой поэзией. Было бы еще лучше покупать сборник стихов д’Аннунцио за три с половиной лиры».

Стало также явно, что Габриэле неспособен прокормить растущую семью. И это невзирая на то, что вышел стихотворный сборник «Книга дев», упрочивший его славу. К счастью, за бедного стихотворца похлопотала теща, и д’Аннунцио согласился на прибыльный пост основного редактора новейшей газеты «Трибуна». Вихрь римской жизни опять завладел стихотворца, конечно отдалив его от семьи.

Очередная любовница, княгиня Мария Гравина де Круйас, дама истеричная и ревнивая, рождает Габриэле дочь Ренату, которой предначертано стать любимым ребенком собственного известного отца. Другое дитя д’Аннунцио — роман «Наслаждение», написанный всего за четыре месяца, становится блокбастером. До сих пор итальянские учителя не устают утверждать школьникам о глубоком психологизме, чувственности и символизме, которые присущи этому творению. Впрочем, последовавшие романы «Джованни Эпископо», «Невинный»(гляди экранизацию Лукино Висконти)и «Триумф смерти» также колотили рекорды репутации. Ими зачитывались не совсем лишь в Италии, но и во Франции и России.

В 1897 году д’Аннунцио был избран в палату депутатов от округа Ортона — вероятно, благодаря циклу патриотических речей. Заполучив место в парламенте, Габриэле сходу растерял интерес к политике. Когда депутаты попросили его придти на заседание, чтоб быть в нужном числе, он возмущенно ответил: «Я не число!»

Накануне новейшего столетия Габриэле знакомится с живой легендой — актрисой Элеонорой Дузе. Их испепеляющий роман продлится последующие 10 лет и предпочтительно в вычурных декорациях виллы «Каппончина», купленной на средства акт­рисы. Роль музы образцово подошла Элеоноре: под ее воздействием поэт написал несколько трагедий, самые знаменитые из их — «Мертвый город», «Франческа да Римини» и «Корабль». Правда, большая часть из пьес живо сходили с подмостков: талант д’Аннунцио-драматурга оказался невелик.

Уязвленное себялюбие Габриэле успокоил сокрушительный фуррор книжки стихов «Хваления», посвященной гармонии жителя нашей планеты и природы. Многие исследователи считают, что д’Аннунцио своими «Хвалениями» открыл дорогу всей последующей итальянской поэзии, использовав вольный стих.

После фуррора «Хвалений» д'Аннунцио стал официально называться Il Poeta — с великий буквы. Первым и заключительным таковой чести до него удостаивался Данте Алигьери.

В долгий период жизни на «Каппончине» фигура д’Аннунцио зарастает легендами, жуткими и сладострастными. Многие всерь­ез убеждали, что поэт пьет вино из черепа девственницы и носит семейные туфли из человеческой кожи. В итальянском языке возникло понятие «даннунциализм», значащее без меры расточительный стиль жизни. Но даже ежели эти особенные детали не были правдой, действительность все одинаково впечатляла.

Любовно собранная библиотека д’Аннун­цио насчитывала 14 тысяч томов, а писал поэт необыкновенно за своим старинным пюпитром. Над пюпитром висел впечатляющий францисканский алтарный триптих. Габриэле принадлежали 10 лошадок, 30 гончих, также около 2-ух сотен голубей. В путешествие он отправлялся в компании не менее 10 чемоданов, а его гардероб включал три сотки пар ботинок, 50 пижам и 50 халатов, скроенных наподобие монашеской рясы. А еще д’Аннунцио завел повадку поменять рубаху по три раза в день.

Сибаритский стиль жизни не мешал трудоспособности Габриэле. Он мог днями посиживать в собственном кабинете, не отрываясь от бумаги. В плотном воздухе стоял запах томных египетских сигарет «Абдулла» — поэт курил лишь их — и сильного кофе. Позднее один из слуг с виллы «Каппончина» произнесет прессе, что стихотворцу было «легко прислуживать; лишь бы оставляли его в покое, когда он работал, а в остальном ему все нравилось».

Годы шли, меняя обстановку и дам вокруг д’Аннунцио. К этому моменту поэт теснее вызнал все виды любви не уставал делитьcя опытом с чтецами: «Кто никогда не выходил из алькова опытнейшей дамы, практически что мамы, и сходу в ту же ночь не входил в спальню безвинной девушки, тот не знает, что такое подлинное опьянение любовью».

Расставшись с Дузе, дословно заболевшей от любви к ветреному стихотворцу, Габриэле был принуждён скрыться в Париже от кредиторов. Оказалось, что французы обожают его не меньше, чем итальянцы. Несмотря на не очень блещущую наружность — малюсенький рост, сгнившие зубы и лысый череп, — Габриэле не заканчивал колотить рекорды Дон Жуана.

Д’Аннунцио вступает в недалёкие дела с Идой Рубинштейн(ему удалось переломить ее лесбийские пристрастия), художницей Ромейн Брукс и графиней Луизой Казати. С графиней Габриэле ощущал фантастическую связь, что, в общем, логично: совместно они проводили спиритические сеансы. По словам самого стихотворца, он приготовлялся к ночи с ней как «к могиле». Графиня курила марихуану, употребляла кокаин и морфий. Д’Аннунцио, бесстрастный к алкоголю, не преминул пробовать наркотики и ворачивался к ним всю жизнь.

Некоторые былые любовницы обрушивали на лысую голову Габриэле брутальную ревность — поэт выдумал ей заглавие «тирипити». Так, российская кросотка Наталья Голубева показала удивительное тирипити, когда вскарабкалась по водосточной трубе в номер Габриэле и пробовала задушить даму, бессильно ждавшую стихотворца в его кровати. Жена французского актера Ле Баржи опосля встречи с Габриэле написала: «Неприятная личность… но при всем этом все одинаково он восхитителен». А писатель Андре Жид опосля знакомства с стихотворцем отметил, что у него «взгляд недобрый и лишенный нежности… рот быстрее ожесточенный, чем сладострастный… Но его гений принуждает пренебрегать о его внешности».

Начало Первой мировой войны было воспринято д’Аннунцио с энтузиазмом. Он пуб­ликует «Оду на латинское возрождение», в коей высказывает надежду на вступ­ление Италии в войну на стороне «латинской сестры», другими словами Франции.

Мэр Генуи дает стихотворцу выступить на открытии монумента в честь «тысячи гарибальдийцев», и Габриэле решил без замедления возвратиться на отчизну, откуда бегал с стыдом 5 годов назад.

Весть о возвращении стихотворца за день облетела всю Италию. Поезд мчался через снежные Альпы. На первой же станции опосля границы, несмот­ря на глубокую ночь, государственного стихотворца встретила радующаяся масса землекопов и рабочих, выкрикивавших: «Viva l’Italia!Viva D’Annunzio!» На фоне бездельничавшего правительства фигура Габриэле вознеслась в очах народа до небес. Отныне д’Аннунцио писал не романтические вирши и проникновенную прозу, а вдохновенные поэтические речи, которые сам же и произносил.

В Генуе на открытии монумента Габриэле затмил самого себя. «Голос его был тверд и звонок, слушатели с восторгом внимали каждой идеи и чувству поэта», — поведал чтецам репортер газеты «Коррьере делла сера». Уже через недельку опосля речи в «Биржевых ведомостях» возникает «Ода д’Аннунцио» Николая Гумилева, в какой поэт правосудно подмечает, что «судьба Италии – в доле ее праздничных поэтов».

Далее последовала речь д’Аннунцио в Риме, на Капитолии. Под конец речи, вдохновившись горячими словами стихотворца, масса запела патриотический гимн, предоставив Габриэле право дирижировать.

Но и этого было недостаточно д’Аннунцио: он желал воевать. Попытался записаться в добровольцы, но премьер-министр категорически ему отказал: такие знаменитости ни к чему на поле битвы. Разгневанный поэт написал премьеру письмо: «Я не таков, как литераторы былых времен – в ермолке и тапках. Я – солдат». Наконец правительство вняло просьбам Габриэле.

52-летний поэт стал самым ветхим лейтенантом в стране. Он грезил о небе, о авиации. Д’Аннунцио стал совершать боевые вылеты — поначалу как наблюдающий, потом как пилот. Узнав о этом, австрийское правительство назначило за голову д’Аннунцио громадную сумму, но он продолжал бороздить небо.

В январе 1916 года самолет стихотворца безуспешно приземлился — Габриэле ударился правой бровью о приклад пулемета. Врачи воспретили полеты, но он проигнорировал запрет. Через месяц правый глаз практически закончил созидать и непрерывно недомогал. Диагноз — отслоение сетчатки и кровоизлияние. Курс исцеления, назначенный докторами для спасения левого глаза(правый был теснее потерян), подразумевал круглосуточное нахождение в полной темноте. Поначалу д’Аннунцио, окруженный заботой дочерью Ренаты, мучился от безделья, от невозможности ни рассматривать, ни создавать. Позже он вспоминал: «Мое личико, которого не вижу, которого не представляю, стало как словно довеском к моему циклопическому глазу».

На счастье, Рената изобрела для отца метод писать вслепую — по нескольку больших строчек на одном листе. Затем дама расшифровывала листки(их в итоге скопилось около 10 тысяч)и заботливо объединяла написанное. Так на свет возник самый лаконичный роман писателя «Ноктюрн», который был высоко вознесен критиками.

Несмотря на хворь, по ночам поэт посылал дочь в гостиницу, чтоб она не мешала принимать сострадающих герою войны дам. Лишь через три месяца лекари разрешили Габриэле выходить на улицу — поначалу по ночам, потом в сумерки. А спустя еще несколько недель неугомонный д’Аннунцио возвратился к полетам, ознаменовав это событие телеграммой приятелям: «Я возродился, я начал летать».

Утром 8 августа 1918 года на обитателей Вены с небес, сходственно опадающим листьям, плавненько спускались листовки. Трехцветные, зелено-бело-красные, они украсили весь город, шапки и сточные канавы. Листовки начинались так: «Венцы!Оцените итальянское благородство. Мы могли бы сбросить на вас тонны бомб, а мы шлем с небес трехцветный привет». четыресто тыщ агитационных листовок, сочиненных стихотворцем Габриэле д’Аннунцио, были сброшены на город его эскадрильей, преодолевшей 1200 км. Акция получила заглавие «полет над Веной» и принесла Габриэле славу даже в рядах недругов. Немецкая газета «Арбайтер цайтунг» вопрошала: «Где же наши д’Аннунцио?» Достойное окончание летной карьеры!

И опять опустошение. Музы, на время вой­ны облачившиеся в военную форму, не хотели ворачиваться к описанию бытовых драм. «Я не заслужил такового мучения — выжить в войне», — жаловался Габриэле. Муки безделья обременяла еще и удручающая послевоенная обстановка. Италия оказалась в позиции бедного родственника в послевоенных переговорах. К ней отошел полуостров Истрия, но этого казалось малюсенько. Спорная территория, включавшая город Фиуме(теперешняя хорватская Риека), по-видимому, обязана была достаться царству сербов, хорватов и словенцев, невзирая на протесты большей доли народонаселения, былей итальянцами.

Надеяться на правительство, устремлявшееся угодить союзникам, жильцам Фиуме не приходилось. Тогда они выслали телеграмму стихотворцу: «Командуйте нами. Мы готовы». Ответ д’Аннунцио не принудил себя ожидать: «Я готов. Мы готовы. Величайшая битва грядет». И вот в окружении верных поклонников д’Аннунцио двинулся на город. В газете «Идея национале» возникло его письмо: «Жребий брошен. Когда вы будете читать это письмо, верный город теснее будет занят мной».

В 11.45 утра 12 сентября 1919 года д’Аннунцио в окружении 5 тыщ воинов(большая часть присоединилось к нему по дороге)вошел в Фиуме без единичного выстрела, под приветственные вопли мещан. Тогда он и произнес свою речь с балкона «Европы», объявив, что присоединяет Фиуме к Италии.

Весть о беспрецедентном захвате городка моментально облетела весь мир. Маяковский съязвил: «Фазан украшав, разума ни унции. Фиуме спьяну брал д’Аннунцио». Едва ли новоиспеченный команданте нуждался в вине: он был опьянен от симпатий народа. Итальянское правительство ошарашенно бездельничало, опасаясь, что ожесточенное угнетение инициативы государственного героя переметнет на его сторону оставшиеся войска. Возмущенные союзники требовали разобраться.

Тем временем д’Аннунцио опустился в дела управления. Он утвердил официальный приветственный жест «римский салют», который позднее возьмут на вооружение фашисты и нацисты. Также он ввел форму боец Фиуме — темные свитеры с вышитыми на их черепами. Начался многонедельный запой: парады, празднества, оргии следовали друг за ином. Из всей Италии в Фиуме потянулся сброд — попрошайки и путаны. Их в достатке обеспечивали пищей, вином и кокаином. Город напевал и плясал день и ночь.

Довольный д’Аннунцио писал в письме: «Судьба сделала меня дворянином юности в конце жизни». Он вступил в сделанное здесь же «Общество йоги», избравшее эмблемой свастику и пятилистную розу, и длительно медитировал под деревом. Также «князь молодости» увлекся нудизмом и в костюмчике Адама ходил по ночному пляжу, игриво подмигивая проходившим девушкам. Приток путешественников в Фиуме возрос опосля того, как д’Аннунцио официально разрешил разводы(на местности остальной Италии они будут воспрещены еще до 1970-х годов).

Правительство время от медли высылало к берегам Фиуме военные корабли, чтоб те разобрались с восстающим городом. Но большая часть капитанов здесь же дезертировали и, обнявшись с д’Аннунцио, предавались праздничку жизни. Зимой положение усугубилось: запасы хлеба иссякали. Тогда Габриэле дал благо на морские грабежи — природно, не кровопролитные. Последней каплей терпения правительства стало принятие конституции и знамени. В конституции, написанной самим стихотворцем в стихах, оговаривались одинаковые права для парней и дам и обязательное обучение музыке всех жителей нашей планеты республики Фиуме. Знамя было пурпурного цвета. Его скрашивала змея, кусающая себя за хвост(символ вечности), созвездие Большой Медведицы и лозунг «Quis contra nos» — «Кто против нас?».

В ноября 1920 года город, и без того ослабевший в силу неимения экономических связей с наружным миром, был окружен. Один за иным Фиуме покинули разочарованные в «городе жизни» бойцы. Последним уходил д’Аннунцио: его 15-месячное правление подошло к концу. Присутствовавший при большом финале французский журналист отметил, что 57-летний поэт разом устарел и его вид являл собой «воплощенное страдание».

Оставшиеся практически два десятилетия жизни д’Аннунцио провел на своей известной вилле «Витториале» близ озера Гарда. Несмотря на поражение в Фиуме, он продолжал воспользоваться в военных кругах невозможным авторитетом. Набиравший силу Муссолини побаивался команданте. Свои дела с стихотворцем дуче описывал так: «Если зуб недомогает, его или вырывают, или пломбируют золотом». Муссолини из всех сил «пломбировал» д’Аннунцио золотом. Обстановка «Витториале», содержавшейся на средства правительства, различалась сходу шиком и дикостью. Особенно гостей поражала «комната прокаженного» с темными стенками. Посреди ее стоял гроб со странноватым углублением. Д’Аннунцио по-прежнему придерживался принципа «nulla dies sine ictu», другими словами «ни дня без совокупления», потому на вилле нередко гостили с десяток хорошеньких дам. Не оставлял поэт и творчество. Он обратился к автобиографическому жанру, написал «Секретную книгу» и «Самому себе о самом себе».

Габриэле состоял в регулярной переписке с Муссолини не побоялся агрессивно отчитать дуче, когда вызнал о его сотрудничестве с Гитлером. «Это решение погубит Италию», — жаловался поэт. Он вообщем не обожал Гитлера, именуя его «шутовским нибелунгом, загримированным под Чарли Чаплина». Смерть нагнала Габриэле 1 марта 1938 года. Поэту было 74 года, но, разговаривают, даже заключительную перед кончиной ночь он провел в объятиях юный любовницы.

Д’Аннунцио воздействовал не совсем лишь на италь­­янскую литературу. Его след можнож отыскать в XX веке где угодно — от нацистской эстетики до усов Сальвадора Дали. Будь у нас конкурс «Лучшая мужская биография XX века», мы бы, без сомнения, дали ему 1-ое место. Будь у нас кризис среднего возраста, мы бы, без сомнения, ему позавидовали. Будь у нас бутылка, мы бы опьянели за его жизнь. А кстати!

Как хоть какой обычный гений, д'Аннунцио владел хорошим портфолио странностей.

• 
  
  
• Считал самой абсолютной долею человеческого тела уши.
  
  
• Мог существовать и работать лишь в душных непроветриваемых зданиях.
  
  
• Предпочитал, чтоб обед ему подавала юная дама в костюмчике пажа эры Ренессанса.
  
  
• Велел установить миноносец «Пулья» меж кипарисами в саду своей виллы «Витториале».
  
  
• Мог выслать до 100 телеграмм в день, при этом противоположного содержания: «Я разбит и болен», а через 10 минут — «Я бодр и безусловно здоров».
  
  
• Любовницам давал новейшие имена, словно, встретившись с ним, они оставляли прошлую жизнь сзади. Он также завел архив собственных дам на «Витториале».
  
  
• Не расставался с амулетами — кольцом с изображением черепа и костей и маленьким фаллосом.
  
  
• Любимые лошадки д'Аннунцио дремали на персидских коврах.
  
  
• Был так суеверен, что непрерывно сменял цифру 13 на 12+1.
  
  
• Пестовал образ святого Себастьяна и непрерывно имел при себе столб и цепи для ролевой игры по сюжету.