Божественная трагедия: землетрясение, которое изменило ход истории и мировоззрение европейцев

Празднование дней рождения катастроф теснее вошло у нас в привычку. Конечно, мы не могли не поздравить Лиссабонское землетрясение с 259-летием.

Текст: Мария Микулина

Как это нередко посещает, перед тем как выяснить подробности наикрупнейшей катастрофы Нового медли, тебе придется ознакомиться с особенностями исторического контекста, в котором она приключилась. Извини, ничего собственного, просто рядовая процедура.

В наши дни Португалия не считается более явным европейским туристическим маршрутом. «Романтический уикенд в Париже» по-прежнему, невзирая на затасканность, звучит убедительнее, чем «романтический уикенд в Лиссабоне». Да даже ежели бросить в стороне туристические симпатии, Португалия очевидно не любимица Европы. Не взирая несколько годов назад она возглавила перечень экономически отсталых государств PIGS ( три иные «свиньи», ежели что, Ирландия, Греция и Испания).

А ведь всего лишь два с половиной века назад ситуация была кардинально другой. Португалии принадлежала вся Бразилия, колонии в Парагвае, Мозамбике, Анголе, на Азорах, в Гоа, Макао и Малакке. А также превосходный флот, дозволяющий вести межконтинентальную торговлю. С мнением Португалии не попросту числились — эту страну опасались. И, хотя к середине XVIII века Португалия слегка сдала свои лидерские позиции, она по-прежнему была процветающей империей Европы.

У каждой процветающей ( да и загнивающей)империи есть своя столица. У Португалии был Лиссабон. Расположенный на краю Старого света, обдуваемый океанским ветром, весь из белоснежного камня, он создавал на странников мощное воспоминание. Лиссабон казался осколком Африки на европейском берегу. Собственно, одно из прозвищ городка и было «африканский город» — предпочтительно из-за громадного количества рабов, которых свозили сюда из всех колоний Португалии. Они красиво чернели на фоне домов из белоснежного мрамора — любимого камня Лиссабона. Черные таскали носилки с католическими священниками и заморскими торговцами по улицам, изнывавшим от не по-европейски злобного солнца.

Еще одно прозвище Лиссабона — «город Бога». Ибо не было в Европе более послушного католицизму городка, чем португальская столица. В пределах городской черты насчитывалось 40 приходских церквей, 121 часовня, 90 монастырей и зарегистрировано 150 религиозных братств. Иисус выглядывал в Лиссабоне из-за каждого угла, а по религиозным праздничкам от него и вовсе некуда было спрятаться. Никто и не пробовал. Все народонаселение Лиссабона — а к середине XVIII века оно сочиняло около 250 тысяч человек — с энтузиазмом и при каждой способности отправлялось в пышно убранные, прекрасные церкви.

Некоторые ритуалы, обыкновенные для лиссабонца, приезжему казались дикостью. Английский странник Джордж Уитфилд, посетивший Лиссабон весной 1753 года, так обрисовывает один обряд: «Однажды ночкой, приблизительно около 2-ух часов, я увидел процессию из практически двухсотен раскаивавшихся грешников, преклонивших колени прямо на улице, пока монах, стоявший на возвышении на фоне распятия и державший в руках крест, проповедовал с особой пылкостью. Все молившиеся были необуты, а на ногах их шатались цепи, которые, соприкасаясь с дорогой, пренеприятно грохотали».

Католический Бог вообщем и покровитель Лиссабона святой Винсент в частности щедро одаривали собственных верных поклонников: гигиенические условия в Лиссабоне были лучше, чем в уже упомянутом Париже, а функция третьего по значению портового евро города ( первыми 2-мя значились Лондон и Амстердам)дозволяла жильцам Лиссабона наслаждаться экзотическими яствами, тканями и прочими потребительскими радостями. Конечно, поневоле поверишь, что Бог необыкновенно размещен к Лиссабону!Жители Лиссабона и верили. Верили безгранично, с ревностью, без оглядки. Пока их вера не попросту пошатнулась — не рассыпалась на доли и не прижала их.

День всех святых

Зачастую рассказы о роковых событиях начинаются с фразы «Это был абсолютно обыденный день». Написать, что 1 ноября 1755 года для обитателей Лиссабона был абсолютно обыденным деньком, клавиатура не поворачивается. Дело в том, что 1 ноября католики торжествуют один из самых главных в году праздничков — День всех святых. ( Ты о нем наверное слышал: накануне весь прогрессивный мир надевается упырями, астронавтами и медсестрами и отмечает Хеллоуин.)Поэтому 1 ноября 1755 года был чрезвычайно необыкновенным деньком. Многочисленные торгашеские лавки Лиссабона были в этот день закрыты — не до работы, таковой праздничек!Те, кто имел дорогостоящую повадку дремать до обеда, встали пораньше, чтоб успеть на утреннюю службу в ближайшую к своему дому церковь.

К началу службы все церкви городка были забиты: люди толпились и в боковых нефах храмов, и на их ступенях. Священники облачились в белые ризы по случаю праздничка. Лиссабонское солнце, традиционно дерзкое и палящее, непорочно заглядывало в храмы через цветные витражи. Свечи на алтаре, осознавая значимость собственной миссии, чуть слышно пощелкивали, их пламя колыхалось. Воздух был заряжен дыханием тыщ молящихся. Было около 9.20 утра.

Почти сразу церковные хоры в разных долях Лиссабона мелодично затянули: Gaudeamus omnes in Domino, diem festum... Вдруг пламя свеч покачнулось. Еще разов и еще. Кто-то схватился за стоявшую впереди скамью, послышались шепот и вскрики. Толчки не прекращались. И тут свечки начали опрокидываться. Вспыхнули бумажные цветочки, зажглись алтарные покровы. Статуи святых последовали образцу свеч: они спустились со собственных пьедесталов прямо в толпу. Казалось, камешки вековых церквей ожили, чтоб свалиться на головы несчастных. В возникшей суете чуть ли кто-то увидел, что колокола церквей зазвонили — так велика была сила первого подземного толчка. Назвать паникой то, что пришло за сиим, нельзя. Это не было паникой. Это был апокалипсис.

Обезумевшие от кошмара люди кинулись из церкви, но были и те, кто остался, продолжая исступленно молиться. Те, кому удалось добиться улицы, нашли поистине библейскую картину. Трехминутный толчок уничтожил обыкновенную картину мира. Дома покорно складывались в гармошку, время от времени унося за собой на тот свет улицу, на которой они стояли, — засыпав и ее, и всех, кто на нее выбежал. Но самое основное — Лиссабон опустился во тьму, поистине в тьму египетскую. Пыль, поднявшаяся от разрушенных домов, мгновенно заградила солнце, которое сейчас подсказывало о себе лишь мутным бледноватым пятнышком.

Последовавший через пару минут опосля первого 2-ой толчок был теснее лишней мерой: Лиссабон и так лежал в руинах. Ни одна война, ни одна осада не могла бы и за годы сделать с этим большим городом то, что природа сделала за пару минут. Третий, самый краткий, минутный, толчок не принудил себя ожидать. Наконец земля угомонилась.

Кто мог встать на ноги, встал. Кто-то, пошатываясь, изумленно озирался. Кто-то, утратив рассудок, с криками бегал, куда глаза смотрят. Окровавленные священники в порванной одежде прогуливались по развалинам с призывами раскаяться. Отовсюду расступались стоны и крики о помощи от похороненных заживо под обломками собственных домов.

Страх еще одного толчка погнал жителей нашей планеты на побережье. Порт был переполнен желавшими уплыть прямо на данный момент, лишь бы подальше от этого кошмара. Вскоре из толпы тех, кто отыскивал укрытия в порту, послышались вопли: «Смотрите, глядите, море!» Действительно, с морем происходило нечто странноватое. Его уровень спускался все ниже и ниже на очах напуганных лиссабонцев. Наконец под шепот и вздохи многомилионной толпы море отступило от причала конечно, обнажив его дно — скелеты брошенных кораб­лей и кучу мусора. Казалось, вода решила бегать из этого оставленного Богом «города Бога». Еще через пару минут вода начала ворачиваться. И толпа опять наполнилась воплями, потому что то, что она увидела, было выше человеческого понимания. Прямо на причал надвигалась громадная гора, полностью состоявшая из воды. Она приближалась неумолимо и свирепо, и даже те, кто мгновенно сориентировался и кинулся прочь, осмысливали, что это конец.

Прошло приблизительно полтора часа опосля первого толчка, когда Лиссабон накрыла 17-метровая волна цунами. Она разрушила все корабли, стоявшие в гавани, и смыла в океан несчетное количество жителей нашей планеты. Те же районы городка, которые избежали цунами, поняла иная участь — пожары. Пять дней Лиссабон полыхал. В огне погибли не совсем лишь тела, но и картины Рубенса и Тициана, неоценимые португальские карты времен географических открытий и вся Лиссабонская библиотека, насчитывавшая 80 тысяч редких томов. Когда пожары поутихли, а пыль разрушений улеглась, солнце опять осветило то, что, по словам 1-го странника, «было, но больше не является Лиссабоном». Стало очевидно, что город не попросту сровнялся с землей. Город перевоплотился в ад на земле. И что делать с этим далее, было абсолютно непонятно.

Из праха и руин

Во время землетрясения повелитель Жозе I, его жена Мария Анна Виктория и четыре их дочери находились в королевской резиденции Белем в предместьях Лиссабона и физически никак не пострадали. С моральным духом у короля дела обстояли куда ужаснее. Для начала Жозе I, выслушав доклад о плачевном состоянии дел в столице, отказался жить во дворце ( клаустрофобия не покинет короля до самой погибели), предпочтя ему палатки. Его первой идеей было кинуть разрушенный город и провозгласить столицей какой-либо другой, целый. К счастью, рядом с королем был человек, которому в голову пришли идеи получше. Более того, он мог их выполнить. Его звали Себастьян Жозе ди Карвалью-и-Мелу, будущий маркиз ди Помбал. Деятельный и дерзкий, Карвалью не принадлежал к верхушке аристократии, но внедрился в нее методом 2-ух успешных женитьб. Он был профессиональным админом. И Лиссабонскому землетрясению, ставшему крахом карьер и жизней практически всех, предначертано было стать кульминацией карьеры Карвалью.

Пока повелитель судорожно глотал воздух, бегая меж палаток, Карвалью за одну секунду стал фактическим владыкой Португалии. Согласно расхожей легенде, на вопросец короля «Что же мы сейчас будем делать?» Карвальо ответил: «Похороним мертвых и накормим живых».

Уже 1-ый пункт этого лаконичного плана встретил затруднения. Дело в том, что Католическая церковь признает похороны лишь в освященной земле, но у министра не было на приличествующую функцию ни медли, ни освященной земли. В течение нескольких дней Карвалью пробовал уверить Святую Церковь в невозможности устройства похорон на должном католическом уровне. В конечном счете с условного благословления священников он нагрузил три полные баржи телами, опосля чего же баржи были выведены в море и потоплены. Другим предлогом для беспокойства была возможность распространения заразы из-за разлагавшихся под обломками спостроек останков. Едва ли в данном случае уместна пословица «нет худа без добра», но пожары, полыхавшие 5 дней, превратили Лиссабон в гигантский крематорий, а значит, уменьшили возможность происхождения инфекции.

Еще до массовых похорон Карвалью сделал иное основное дело: он приказывал воздвигнуть в разных районах Лиссабона ( поточнее, в том, что осталось от районов)6 виселиц. Специально для тех, кто, пользуясь оказией, решит поживиться ценностями, отысканными в руинах. Виселицы, на которых в назидание остальным в течение нескольких месяцев гнилости 80 преступников, были призваны возвращать в разрушенный город некоторое подобие законности. Вокруг Лиссабона Карвалью поставил собственных боец, которые отлавливали мощных и здоровых парней, желавших ускользнуть в провинцию, и отправляли их на спасательные работы и тушение пожаров.

После того как город очистили от тел и обломков спостроек, Карвалью издал указ, воспрещающий самовольное стройку из кирпича. Впервые в европейской истории инженерам была поставлена задачка создать строения с конструкцией, устойчивой к землетрясениям. Чтобы проверить здание с такой конструкцией, вокруг него приглашали помаршировать полк боец. Перепланировкой городка пригласили заниматься не знатного конструктора, а опытного 78-летнего военного инженера, концентрировавшегося не на эстетической доли, а на сохранности мещан в случае повторения катастрофы. Так, улицы стали шире, а возможностей выбраться из городка — больше.

Через полгода опосля катастрофы по всей Португалии были распространены опросные листы, содержавшие 13 вопросов, дотрагивавшихся землетрясения. Все они были составлены по просьбе Карвалью и под его надзором. Но опросные листы не посодействовали установить количество жертв. Считается, что при землетрясении 1755 года в Лиссабоне погибло около 100 тысяч человек. Фактически каждый 3-ий. Точнее посчитать погибших оказалось невероятно: некие семьи пропали полностью, великая часть приходских книжек сгорела.

Пострадал не совсем лишь Лиссабон. Трехметровое цунами обрушилось на марокканское побережье, от Танжера до Агадира. Рядом с городом Мекнес земля сотряслась, разверзлась и поглотила, сообразно записям настоятеля Королевского монастыря Мекнеса, «деревню со всеми хижинами, людьми, лошадями, верблюдами, мулами, коровами и другими животными». Термальные источники чешской Теплице начали вдруг плеваться глиной. Через пару лет, когда опросные листы Карвалью разойдутся по империи, выяснится, что еще за недельку до землетрясения во всех регионах Португалии и Испании наблюдались признаки надвигавшейся катастрофы. Некоторые реки обмелели, иные, против, разлились, а домашние животные проявляли беспокойство.

Опросный лист Карвалью считается первой в истории попыткой понять природу землетрясений. Именно с этих листов, бережно хранящихся ныне в Национальном архиве Португалии, началась наука сейсмология.

Чуть не пренебрегали сказать: современные сейсмологи расценивают силу Лиссабонского землетрясения в 9 баллов по шкале Рихтера.

Бог либо не Бог?

Сказать, что лиссабонская катастрофа стала наибольшим колебанием для Европы, — не сказать ничего. Фактически это землетрясение изменило не совсем лишь ход истории ( что, в частности, выразилось в ослаблении церковной лиги мира), но и менталитет европейцев. Изменения, как это нередко посещает, начались со склонной к мышлению доли сообщества. В эпоху Просвещения таковой долею были философы ( а поскольку в Европе как разов вовсю развивалось газетопечатание, каждый печатный листок, пестревший новенькими подробностями катастрофы, нередко поставлял им свежую информацию для дебатов). Первым действием Бога возмутился Вольтер. «Посмеете ль сказать, тоскуя о жертвах сами: Бог отомщен, их погибель предрешена грехами?» — вопрошал оппозиционный философ в поэме «На погибель Лиссабона». Вопросами задавался и, например, Руссо. Да что там, все ранешние работы Канта лелеют идею о том, что неважно какая попытка теодицеи, то есть извинения Бога, ничтожна и бессмысленна. Что опосля катастрофы Лиссабона выгораживать Бога не совсем лишь неразумно, но и неэтично.

Ведь вот какая незадача: веками прародителями беспорядка было принято считать жителей нашей планеты, в то время как Бог олицетворял вселенский ум и гармонию. Но 1 ноября 1755 года христианский Бог повел себя нелогично, жестоко и к тому же просто неприглядно. Одни вопросцы, как это посещает в философии, порождали иные, и все они оставались без ответа. Неужели Бог так кровожаден, что ему необходимы человеческие жертвы, добытые сходственным безжалостным методом?Этично ли продолжать выгораживать Бога, ежели он выкидывает такие коленца?В конце концов, почему средоточием собственного гнева Бог избрал не современный аналог Содома и Гоморры ( Париж с его романтичным флером подошел бы!), а «город Бога», не устававший молиться ни деньком ни ночкой?Говоря языком Вольтера, «злосчастный Лиссабон беззаконней был ужели, чем Лондон и Париж, что в негах закоснели»?

Выбор дня для катастрофы также озадачивал. В такой праздничек, в День всех святых!Причем те, кто был в церкви, не имели никаких шансов выбраться целыми, в то время как их наименее благочестивые соседи, манкировавшие утренней службой, полностью могли выжить. Самые смышленые полемисты замечали, что, желая все церкви Лиссабона упали, квартал «красных фонарей» чудом остался невредим.

Конечно, Португалия навсегда растеряла свое экономическое могущество, оказавшись на галерке европейской жизни. Но, пожалуй, это не самое основное. Куда главнее то, что совместно с лиссабонскими церквями отдал трещину и христианский мир. Фактически 1 ноября 1755 года на свет возник атеизм в том виде, в котором мы смотрим его на данный момент, в нашу постхристианскую эру. Потому что никакие экзекуции инквизиции, никакие кровопролитные крестовые походы не показывали миру так доступно, как это сделало Лиссабонское землетрясение, что Бог быть может чрезвычайно и очень ожесточенным. И нужно ли населению земли в него веровать — великий вопросец.

За три дня — со 2 по 5 сентября — пожару, застенчиво начавшемуся в пекарной лавке, удалось убить весь центр Лондона, бросить без крова 70 тысяч человек и войти в историю в качестве наибольшего британского бедствия Нового медли.

Вообще наводнение в Нидерландах, мягко разговаривая, не уникальность. Но мы избрали конкретно это за то, что случилось оно, как и Лиссабонское землетрясение, в День всех святых — 1 ноября. Наводнению предшествовал шторм, продолжавшийся больше суток. Наводнение стерло с лица земли четыре островка в провинции Зеландия и отняло жизни у 20 тысяч человек.