В конце прошлой недели в правительстве обсуждалась — практически впервые в столь конкретной форме — инициатива по существенному, до 40%, сокращению набора абитуриентов на бюджетные места в вузы и увольнению 10–12 тысяч их преподавателей и профессоров. Как и следовало ожидать, пресса и интернет ответили возмущением на подобные планы, но, на мой взгляд, это один из тех редких случаев, когда инициативы властей заслуживают полной поддержки.
Образование — это такая материя, в которой практически каждый считает себя специалистом. Я не стану присоединяться к этому большинству, но поделюсь некоторыми своими довольно дилетантскими соображениями.
На мой взгляд, образование, если оно претендует на качественный характер, должно носить определенный оттенок элитарности. Бессмысленно пытаться обеспечить высшее образование для всех, особенно в наше время, в которое, с одной стороны, менее половины бывших студентов работает по специальности, а с другой — мир открывает широкие возможности для самообразования и повышения квалификации.
Превращаясь в обыденное, образование перестает цениться, ведь совершенно правильно писал П. Дракер о том, что бум высшего образования в Америке случился только тогда, когда разрыв в доходах выпускников вузов и школ достиг в середине 1920-х годов 3,2–3,5 раза). Именно это и вызвало колоссальный приток молодых людей в колледжи, конкуренцию за места — и, соответственно, повышение уровня образования. Естественно востребованное образование стало основой дальнейшего экономического роста.
В итоге доля работников с полным или неоконченным высшим образованием в общей рабочей силе к началу XXI века в ЕС достигла 20,6%, в странах — членах Организации экономического сотрудничества и развития — 27,4%, а в США — 34,8%. На фоне лидеров Советский Союз выглядел более чем достойно: незадолго до его распада соответствующий показатель составлял 29,2% [рассчитано по: Народное хозяйство СССР за 70 лет, Москва: Финансы и статистика, 1987, сс. 414, 418].
Чтобы поддерживать такие показатели, достаточно иметь компактную, но эффективную, то есть не распыляющую кадры и ресурсы, систему образования, которая оставалась бы исключительно привлекательной для молодых людей. В Советском Союзе высшее образование оставалось престижным, не было доступно всем и каждому и предполагало определенный статус. В разгар перестройки советское студенчество составляло всего 1,8% населения страны.
В современной России этот разумный баланс был нарушен. С 1992 по 2008 год число вузов в стране выросло в 1,8 раза — с 626 до 1,13 тысячи, а численность студентов лишь очной формы обучения увеличилась в 2,1 раза, до 3,45 млн человек [см.: Россия в цифрах 2009, Москва, 2009, табл. 8–10, с. 139], что составляло на тот момент 2,7% жителей страны. В результате накануне кризиса 2008-2009 годов Россия вышла на… первое место в мире по доле в общей численности рабочей силы граждан с полным или неоконченным высшим образованием. Таковых в стране, по данным Международной организации труда, было 54,0% против 35,7% в США, 34,3% в Швейцарии, 28,1% в Германии, 24,4% в Малайзии и 17,2% в Бразилии. Замечу: Россия по показателю ВВП в текущих рыночных ценах отставала по итогам 2014 года от Швейцарии в 6,8 раза, от США — в 4,22 раза и опережала Бразилию менее чем на 10%. Если применить ныне сложившиеся валютные курсы, соотношения будут еще менее благоприятными. Зачем России такое масштабное образование? Лично для меня это остается загадкой.
Еще более удивительным является состояние преподавательских кадров. Почти половина профессоров, преподававших в российских вузах на момент распада СССР, уже вышли на пенсию или умерли. Около 15% эмигрировали. Остальные приближаются к пенсионному возрасту. Новая когорта ученых сформировалась в 1990-е годы, когда ценность знания была максимально девальвирована. К ним прибавилось значительное количество докторов и кандидатов наук, по которым плачет «Диссернет».
На протяжении 2000-х годов Северо-Кавказский федеральный округ производил больше докторов и кандидатов, чем Санкт-Петербург — и это, я думаю, говорит о многом (хотя и в Санкт-Петербурге происходили занимательные вещи). В последние годы Минобразования попыталось реформировать систему обучения, начав предъявлять дополнительные требования к профессорско-преподавательскому составу, ответом на что стал единственный в мире феномен фейковых «научных» публикаций, выходящих в «рецензируемых» журналах, удивительным образом включенных в базу РИНЦ и других индексов научного цитирования, а также сотни «заочных конференций» и других инновационных форм создания видимости научной деятельности в российских вузах (о том, что «большими учеными» являются все наши чиновники, я даже не говорю).
Простая математика подсказывает, что для того, чтобы в российской экономике трудилось такое же количество лиц с высшим образованием, как и в США (в процентном отношении к совокупной рабочей силе), российские вузы не должны выпускать ни одного специалиста в течение… 12 лет. Для того чтобы наши профессора и преподаватели обеспечивали такой же объем публикаций в расчете на одного специалиста, как в не слишком выдающейся по этому показателю Франции, нынешнее количество статей и книг должно продуцироваться в семь раз меньшим числом ученых. Поэтому сократить и 10, и 40, и 70 тысяч преподавателей можно, на мой взгляд, без малейшего для сферы образования ущерба. Отказаться от приема на бесплатное обучение в вузах 40% абитуриентов тоже было бы очень разумным шагом (вкупе с резким ограничением числа коммерческих вузов) — по крайней мере, это обеспечило бы рост конкуренции и появление в вузах более достойных и мотивированных вчерашних школьников, чем сейчас.
Если говорить о более комплексных вещах, мне кажется, что России нужна радикальная реформа образования, рассчитанная на 10–15 лет. Она должна прежде всего предполагать постепенный отказ от платного высшего образования при параллельной реформе финансирования лучших университетов (правильнее создать при них крупные эндаументы, из которых вузы могли бы получать средства для своего развития, зависящие не от числа студентов и доли «платников», а от качественных показателей и — в будущем — от успешности выпускников, которые могли бы жертвовать в эти фонды часть своих состояний). Кроме того, следует запретить любые формы совместительства для преподавателей и профессоров (за исключением редких случаев чтения «гостевых» лекций или курсов), чтобы сформировать реальную картину доходов в тех или иных вузах и тем самым запустить механизм конкуренции за должности в них). Следует провести масштабную ревизию существующих вузов и начать их сокращение, «сжимая» студенческую массу не менее чем на 5–10% ежегодно; при этом начать следует с вузов в небольших городах: образование наиболее эффективно там, где исследователи и преподаватели наиболее концентрированы (пытаться создать «коллективы мирового уровня» в каждом областном центре — это бессмысленное распыление сил и снижение стандартов). Нужно также стремиться не приближать образование к гражданам, а делать его инструментом территориальной мобильности, формируя более самостоятельных молодых людей, готовых ради получения качественного обучения менять место жительства и привычные паттерны поведения.
В отношении к образованию сегодня сталкиваются «экономический» и «общечеловеческий» подходы, и пока в России побеждает последний. Как следствие, в стране ежегодно отвлекаются от той производственной деятельности, которой эта страна реально живет, миллионы людей, а государство, компании и частные лица тратят десятки миллиардов рублей на деятельность, которая в нынешних конкретных условиях является даже не бессмысленной, а контрпродуктивной.
Искусственно расширяя предложение «квалифицированных» кадров, мы разрушаем механизм здоровой конкуренции, обескровливая реальный сектор экономики и крайне завышая представления молодежи о будущих условиях ее жизни. Как показывает мировая практика, даже наиболее богатые, конкурентоспособные и технологически успешные страны не являются такими «образованными», как проваливающаяся в «третий мир» Россия.
Владислав Иноземцев