Интервью с военврачом: бояться просто нет времени

ходе операции "Нерушимая скала" погибли 64 военнослужащих Армии защиты Израиля. Потери могли быть веско выше, ежели бы не самоотверженные события армейских докторов - срочников, кадровых военных и резервистов. О том, как действуют лекари под огнем соперника, нам поведал батальонный доктор бригады НАХАЛ Давид Рехтман.
Наш собеседник приехал в Израиль 14 годов назад опосля окончания Свердловского мед института. Подтвердив лицензию, был призван в армию в качестве доктора. Работает старшим доктором ребяческого приемного покоя больницы "Адаса"(Ар а-Цофим). Армейская специальность - батальонный доктор в звании капитана.
Насколько то, что вы делаете на поле боя, различается от работы в приемном покое?
Патология посещает та же самая - раны те же раны, хвори те же хвори. Отличаются процесс принятия решений, оборудование. Само собой, и поведение жителей нашей планеты тоже. Например, 20-летний юноша, который прибывает в приемный покой с осколком в ноге, особенного возбуждения у мед персонала не вызывает. Никто не стреляет, в тебя не летят ракеты, ты знаешь, что он у тебя в руках, что его никуда перевозить не надобно.
На поле боя все по-другому. Вместо того, чтоб держать все стерильным, ты все выкладываешь из 30-килограммового рюкзака. В этом рюкзаке - практически весь приемный покой, лишь уменьшенный. В тебя стреляют, ты обязан принять решение, необходимо ли его эвакуировать, и ежели да - то как: на танке, в БТРе, на вертолете либо пешком. Насколько это безотлагательно, может ли он подождать два часа, пока все не утрясется - нас утрясут либо их утрясут.
Репутация израильской медицины чрезвычайно высока. Касается ли это и военной медицины тоже?
Израильская армейская медицина находится на одном из первых мест в мире. Мы используем новые разработки южноамериканской армии, а та - заключительные наши разработки. Очень почти все новшества, которые есть у американцев, на самом деле изобретены здесь. Да и факты свидетельствуют, что ЦАХАЛ - хорошее место по доли мед профилактики.
Подсчитывали ли вы, сколько дней провели в секторе, сколько медли были под огнем, и скольким раненым оказали помощь?
Раненых у меня было 12 человек, под огнем в различных ситуациях были несколько часов. А на местности сектора я находился предположительно три недельки. Меня призвали с первого дня операции: мы не сходу зашли, но всегда наземной операции я был в секторе с бойцами. Кроме 2-ух заключительных дней, когда меня просто вытащили.
Были и тяжелораненые?
К моему великому счастью и к счастью боец(тьфу, тьфу, тьфу, стучу по дереву)ранения были легкие либо средней ступени тяжести. Самые суровые раны - перебитые осколками противотанковых ракет носы и рты. Двум бойцам потребовались операции, чтоб вернуть челюсти и носы. Основная моя функция в таковой ситуации - это принять решение ничего не делать на поле боя и безотлагательно эвакуировать. Ведь можнож начать совершать "геройские" поступки, которые просто их уничтожили бы.
Что в это время происходит вокруг, и как вам удается от этого отключиться, чтоб исполнять свою работу?
Умение отключаться прибывает с опытом. Я прошел через "Защитную стену", через Вторую ливанскую войну, было время выучиться. Бежишь в ту сторону, где раненые, самостоятельно от того, что в тебя стреляют. Думаешь о том, что обязан сделать ты, но не о том, что в состоянии сделать с тобой. Нет никаких приборов, которые учат тебя вести себя верно на поле боя. Это либо есть, либо нет, к кому-то это прибывает, к кому-то - нет. Но сказать, как это делается... Не мыслю, что кто-то сумеет ответить. Есть раненые - и ты идешь к ним.
Отдаете ли вы себе отчет в том, что это опасно, либо врубается "автопилот"?
Когда ты далековато от места, где все происходит, и у тебя есть несколько секунд поразмыслить, тогда вправду в тебя вселяется ужас. Помню, в Ливанскую войну нас попросили отправиться к раненым, которые были в подбитом танке. До их было несколько км, и пока мы добирались на ином танке я начал чувствовать, что что-то будет не так. Но колебаний в том, что надобно ехать, не было - сели в танк и поехали.
Но во время столкновений в Газе медли мыслить не было. Я был с подразделением, которое попало под ракетный обстрел. Там не до колебаний. Стреляют - стреляют. Ты бегаешь и врачуешь. Да там и врачевать не надобно было - лишь перевязывать, предоставлять обезболивающее и эвакуировать. Все это время по нам продолжали стрелять, взрывались ракеты... Ну и что?
Оправдано ли пребывание на поле боя доктора вашей квалификации?
Я мыслю, что да. Это дает возможность принять правильное решение и оказать нужную помощь тем, кто без этого может в течение 15 минут погибнуть. Когда доктор либо фельдшер с армейской квалификацией, понимающий, что необходимо делать, находится в 2-ух минутках от раненого, это меняет ход событий.
Когда ты оставляешь право принять решение обыденным боевым, то понятно, что их будет интересовать, как с меньшими утратами выполнить боевую задачку. Но раненный боец остается сзаду. Когда есть возможность делать обе вещи параллельно, всем безмятежней. И боевым безмятежнее, что кто-то воспринимает эти решения за их.
На вашем неизменном рабочем месте вы никогда не понимаете, кто придет к вам. В боевых критериях вашими пациентами стают знакомые вам люди, с которыми вы провели много медли совместно. Как это влияет на вашу работу?
В израильской армии с громадной симпатией и почтением относятся к боевым докторам. Несмотря на то, что нам под 40, а бойцам около 20, мы много в чем можем отдать им фору. Мы совместно дремлем, совместно стоим на стороже, совместно едим и совместно идем под пули. Конечно, екает сердечко, когда ты видишь, что тот, кто закрывал тебя справа либо сзаду, свалился. Но ты подавляешь эти эмоции и продолжаешь действовать на автомате. Выбора-то все одинаково нет. У меня был вариант, когда я отыскал бездыханным собственного превосходного друга, с которым разговаривал за полчаса ранее. Но отключаешься и делаешь то, что надобно.
Одна из необыкновенностей событий в секторе Газы - пребывание гражданского народонаселения на поле боя. Приходилось ли вам оказывать помощь палестинцам?
В районе, где мы действовали, мирного народонаселения не было - все эвакуировались. То, что там одни боевики, выяснилось в первых же столкновениях. Мы знали, что когда на поле боя возникает машинка быстрой поддержки, ее задачка - не эвакуировать покалеченых, а перебрасывать террористов с места на место.
Но ежели бы появилась необходимость оказать мед помощь террористу либо мирному обитателю - я бы ее оказал. В этом у меня тоже есть опыт. Делаем для их то же самое, что делаем для всех других. Тут различий нет. Раненый остается раненым, а стрелял он в меня либо нет - разберемся позже.
Когда я работаю в клинике, то 80% моих пациентов - арабские детки. Большая часть их матерей на иврите вообщем не разговаривают - я беседую с ими на арабском. Я знаю, что часть матерей прибывает в одиночестве, поэтому что их мужья посиживают в израильских тюрьмах, а политические взоры этих матерей малюсенько чем различаются от взоров их мужей. Ну и что - это наша израильская специфика.
Медицина нередко воспринимается в Израиле как "русская" профессия. В армии дело обстоит так же?
В заключительные годы в армии это не особо приметно, так как волна репатриации дремала. Но когда я призывался, посреди армейских лекарей было громадное количество "русских" ребят. Многие из их остались в армии и сделали блещущую карьеру. Такая ситуация была и 30 годов назад. Мой шеф, завотделения в Ар а-Цофим - тоже "русский", дослужившийся в армии до подполковника мед службы. У того, кто имеет голову на плечах, руки, сердечко и совесть, все получится, маловажно, российский он либо нет.
Постоянный доктор моего батальона - тоже "русский". Его зовут Моше Хасин, он приехал в Израиль в 3-х летнем возрасте. По сути, желторотый птенчик, но примечательно работал. Идеальная подготовка, сноровка, дисциплина. Когда у него были раненые, он воспринимал правильные решения... "Русский" доктор был и в параллельном батальоне бригады - Ян Нимковский, тоже из нашего института.
Удавалось ли вам поддерживать контакт с ранеными?Как вообщем происходит их "передача" - ведь навряд ли есть история хвори и т.д.
Разумеется, ее нет. При первом столкновении мне пришлось эвакуироваться с одним из покалеченых, чтоб продолжить оказывать помощь до его прибытия в клинику. Там я передал его последующему доктору. В израильской армии существует цепочка, и я всего лишь ее 1-ое звено.
Что дотрагивается покалеченых, то пока я был в Газе, контакт с ими поддерживать было невероятно. Но когда я вышел, то вызнал, что ребята из батальона едут их проведать. И я поехал с ими. Пришлось отложить часа на три встречу с семьей, но в данном случае они были на одинаковых правах.
Операция в секторе еще не закончилась, но в израильском сообществе теснее началась полемика о том, оправданы ли понесенные утраты. Что вы мыслите о этом как военврач?
Это вопросец не ко мне, а к политикам. Цена боев высока, и ничтожно каждого бойца. Я серьезно не знаю, стоят ли пару лет спокойствия на юге 60 положенных душ. Это не мое дело. В данной ситуации я могу лишь уменьшить число утрат. Это то, что я обязан сделать.