Проблема старения, с которой неизбежно сталкивается каждый вне зависимости от пола, гендера и социальной принадлежности, сегодня как никогда может быть успешно решена — если не радикально, то в значительной степени эффективно. Но российской интеллектуальной элите почему-то нравится стареть раньше времени. Почему?
Эпоха модерна исчерпала резервы душевных страданий, не только пережив их тысячу раз, но и гениально описав. Кажется, что о старости, во всяком случае о женской, уже практически нечего сказать после романа Уильяма Сомерсета Моэма «Театр». Его главная героиня — Джулия Лэмберт, переживающая возрастной кризис, погружается в роман с молодым бухгалтером Томасом Феннелом и в его процессе испытывает глубочайшие трансформации, буквально экзистенциальные пытки, сравнимые разве что с пытками Антуана Рокантена из сартровской «Тошноты».
Джулия обречена. Не только как «роковая женщина», этот красивый, но тяжеловесный модернистский миф, но и как заложник тела, которое неизбежно теряет свою красоту. Ведь в начале ХХ века индустрия красоты не изобрела еще чудодейственных методов — от ботокса до филлеров, лифтинга и прочей косметической хирургии.
Но была бы Джулия Лэмберт несчастна, живи она сейчас? Вероятнее всего, она не рефлексировала бы из-за любовника, а, возможно, и просто не завела бы его. Все свои деньги и энергию она вкладывала бы в поддержание своей театральной карьеры, функциональность и внешний вид.
Мировосприятие человека в возрасте скорее исходит из социокультурного давления на него в виде всевозможных эйджистских установок, нежели из его реальных потребностей и имеющихся в его распоряжении возможностей. Но к сожалению, лубочная сценарность жизни, характерная для прошлых эпох, по-прежнему нависает инерционным грузом над судьбами многих людей и по сей день.
Все мы рискуем превратиться в товары с конкретным сроком планируемого устаревания, но лишь в культурном смысле. В плане внешнего вида и физического состояния мы открыты к качественным изменениям намного дольше, чем это внушается нам традиционалистским социумом.
Писать об очевидной выгоде управления обществом, в котором большинство людей, перешагнув порог в 50 лет, начинает постепенно подстраивается под режим пожилого человека, не имеет смысла — это слишком очевидно. Осторожные, усидчивые и осмотрительные граждане куда предпочтительнее взбалмошной молодежи, к которой по сегодняшним европейским социальным стандартам может принадлежать индивидуум, чей биологический возраст составляет 44 года включительно. Но это теоретические построения. На практике же, границы дозволенной молодости устанавливает сам субъект общественных отношений.
К услугам современной старости имеются уже опробованные и продолжающие совершенствоваться технологии. Перечислим некоторые из них. Интеллектуальные дома, персональные медицинские компаньоны, аугментированная (дополненная) реальность, телемедицина, протезирование и экзоскелеты для пенсионеров с ограниченной подвижностью — все это есть уже сейчас, вопрос лишь в средствах и возможности их эффективной эксплуатации.
Удивительно, что в момент, когда цивилизация предоставляет человечеству уникальный шанс почти на вечную молодость, Россия, в том числе и в первую очередь интеллектуальная, отказывается от него добровольно.
Властители дум, от публицистов до поэтов, начинают проговаривать нечто вроде смирения перед старостью, принятие ее. Интеллигентные дамы в фейсбуке хвастаются своими незакрашенными сединами. Я понимаю, что все хотят, чтобы их любили за душу, а не за тело. Но желание это оборачивается мазохистским лицемерием. Мы опускаем руки в уходе за собой, под сладкие мантры про богатый духовный мир и новый опыт. Но ведь это правда, что в старости есть нечто постыдное (и об этом иногда пишут поэты). Есть нечто деформирующее, унижающее, некая словно бы природная месть.
Многие читают «Портрет Дориана Грея» как моралистское произведение. Будто бы оно о том, что за все надо платить. А юный красавец Дориан платит за роскошь своих подлых побед и аморализм. Тогда как я вижу это произведение иначе: как красивую сказку о юноше, который имел то, что не имеют другие — идеальную красоту, а потом стал таким же, как и все, возвратился в обыденность. То есть, он хотя бы часть жизни имел нечто ценное, куда больше, чем остальные.
История эта если не о торжестве аморальности, то о внеморальности, о вторичности морали по отношению к красоте. Такие выводы не во вкусе русской литературы, но, тем не менее... Так вот, к чему я. Впечатление, что русский интеллигент, человек совестливый и рефлексирующий, мазохистски хочет быть наказанным. И в сезон умершего бога он решил наказать себя сам — старея по прежним модернистским и даже социалистическим схемам, то есть, намеренно укорачивая свой век. И не только визуально. Окeй, но я не хочу быть наказанной вместе с вами.
И самое главное. Мы все хотим прогрессивных изменений в обществе. Мы все хотим влиться в цивилизованный мир, а не жить по адату в стране дряхлеющих стариков. И эти прогрессивные изменения невозможны без изменений внутри нас самих.
Стоит заметить, что в геронтократической империи граждане, не обладающие властью, просто граждане в большинстве своем, клинически инфантильны и по негласному распределению ролей практически до старости считаются детьми. Эта игровая подмена существует с единственной целью — управления и удержания социума в рамках латентного рабства.
Особенно комично подчиняющиеся дети выглядят, безропотно принимая свое старение. Те, кому по 30, стали выглядеть на 50, а те, кому 50 — на все 70. При этом абсолютно копируя эпоху своих родителей, то есть эпоху социализма, где были совершенно иные возрастные градации. Примером этих ролевых игр — «взрослая власть» и «народ-ребенок» является монструозно-мифологическая фигура «дедушки Ленина», которому на момент смерти было всего неполных 54 года. Какой же это, к черту, дедушка?
В общем, надеюсь, вы меня поняли. Это они должны стареть, а мы — молодеть. Только так, а не иначе.
Проблема старения, с которой неизбежно сталкивается каждый вне зависимости от пола, гендера и социальной принадлежности, сегодня как никогда может быть успешно решена — если не радикально, то в значительной степени эффективно. Но российской интеллектуальной элите почему-то нравится стареть раньше времени. Почему?Эпоха модерна исчерпала резервы душевных страданий, не только пережив их тысячу раз, но и гениально описав. Кажется, что о старости, во всяком случае о женской, уже практически нечего сказать после романа Уильяма Сомерсета Моэма «Театр». Его главная героиня — Джулия Лэмберт, переживающая возрастной кризис, погружается в роман с молодым бухгалтером Томасом Феннелом и в его процессе испытывает глубочайшие трансформации, буквально экзистенциальные пытки, сравнимые разве что с пытками Антуана Рокантена из сартровской «Тошноты». Джулия обречена. Не только как «роковая женщина», этот красивый, но тяжеловесный модернистский миф, но и как заложник тела, которое неизбежно теряет свою красоту. Ведь в начале ХХ века индустрия красоты не изобрела еще чудодейственных методов — от ботокса до филлеров, лифтинга и прочей косметической хирургии. Но была бы Джулия Лэмберт несчастна, живи она сейчас? Вероятнее всего, она не рефлексировала бы из-за любовника, а, возможно, и просто не завела бы его. Все свои деньги и энергию она вкладывала бы в поддержание своей театральной карьеры, функциональность и внешний вид. Мировосприятие человека в возрасте скорее исходит из социокультурного давления на него в виде всевозможных эйджистских установок, нежели из его реальных потребностей и имеющихся в его распоряжении возможностей. Но к сожалению, лубочная сценарность жизни, характерная для прошлых эпох, по-прежнему нависает инерционным грузом над судьбами многих людей и по сей день. Все мы рискуем превратиться в товары с конкретным сроком планируемого устаревания, но лишь в культурном смысле. В плане внешнего вида и физического состояния мы открыты к качественным изменениям намного дольше, чем это внушается нам традиционалистским социумом. Писать об очевидной выгоде управления обществом, в котором большинство людей, перешагнув порог в 50 лет, начинает постепенно подстраивается под режим пожилого человека, не имеет смысла — это слишком очевидно. Осторожные, усидчивые и осмотрительные граждане куда предпочтительнее взбалмошной молодежи, к которой по сегодняшним европейским социальным стандартам может принадлежать индивидуум, чей биологический возраст составляет 44 года включительно. Но это теоретические построения. На практике же, границы дозволенной молодости устанавливает сам субъект общественных отношений. К услугам современной старости имеются уже опробованные и продолжающие совершенствоваться технологии. Перечислим некоторые из них. Интеллектуальные дома, персональные медицинские компаньоны, аугментированная (дополненная) реальность, телемедицина, протезирование и экзоскелеты для пенсионеров с ограниченной подвижностью — все это есть уже сейчас, вопрос лишь в средствах и возможности их эффективной эксплуатации. Удивительно, что в момент, когда цивилизация предоставляет человечеству уникальный шанс почти на вечную молодость, Россия, в том числе и в первую очередь интеллектуальная, отказывается от него добровольно. Властители дум, от публицистов до поэтов, начинают проговаривать нечто вроде смирения перед старостью, принятие ее. Интеллигентные дамы в фейсбуке хвастаются своими незакрашенными сединами. Я понимаю, что все хотят, чтобы их любили за душу, а не за тело. Но желание это оборачивается мазохистским лицемерием. Мы опускаем руки в уходе за собой, под сладкие мантры про богатый духовный мир и новый опыт. Но ведь это правда, что в старости есть нечто постыдное (и об этом иногда пишут поэты). Есть нечто деформирующее, унижающее, некая словно бы природная месть. Многие читают «Портрет Дориана Грея» как моралистское произведение. Будто бы оно о том, что за все надо платить. А юный красавец Дориан платит за роскошь своих подлых побед и аморализм. Тогда как я вижу это произведение иначе: как красивую сказку о юноше, который имел то, что не имеют другие — идеальную красоту, а потом стал таким же, как и все, возвратился в обыденность. То есть, он хотя бы часть жизни имел нечто ценное, куда больше, чем остальные. История эта если не о торжестве аморальности, то о внеморальности, о вторичности морали по отношению к красоте. Такие выводы не во вкусе русской литературы, но, тем не менее. Так вот, к чему я. Впечатление, что русский интеллигент, человек совестливый и рефлексирующий, мазохистски хочет быть наказанным. И в сезон умершего бога он решил наказать себя сам — старея по прежним модернистским и даже социалистическим схемам, то есть, намеренно укорачивая свой век. И не только визуально. Окeй, но я не хочу быть наказанной вместе с вами. И самое главное. Мы все хотим прогрессивных изменений в обществе. Мы все хотим влиться в цивилизованный мир, а не жить по адату в стране дряхлеющих стариков. И эти прогрессивные изменения невозможны без изменений внутри нас самих. Стоит заметить, что в геронтократической империи граждане, не обладающие властью, просто граждане в большинстве своем, клинически инфантильны и по негласному распределению ролей практически до старости считаются детьми. Эта игровая подмена существует с единственной целью — управления и удержания социума в рамках латентного рабства. Особенно комично подчиняющиеся дети выглядят, безропотно принимая свое старение. Те, кому по 30, стали выглядеть на 50, а те, кому 50 — на все 70. При этом абсолютно копируя эпоху своих родителей, то есть эпоху социализма, где были совершенно иные возрастные градации. Примером этих ролевых игр — «взрослая власть» и «народ-ребенок» является монструозно-мифологическая фигура «дедушки Ленина», которому на момент смерти было всего неполных 54 года. Какой же это, к черту, дедушка? В общем, надеюсь, вы меня поняли. Это они должны стареть, а мы — молодеть. Только так, а не иначе.
