Погибшая от голода малышка в Кировской области. Выброшенный на помойку младенец в Рязани. Ижевский мальчик, которого мать в наказание вывесила из окна 14 этажа. Ребенок-инвалид из московских Кузьминок, которого постоянно избивали мать и ее сожитель. Девочка, спасенная соседями из превращенной в трущобу квартиры на Ленинградском проспекте.
Я могу продолжать очень долго. Это длинный и страшный список.
Но знаете, что еще длиннее? Бесконечные как ад дискуссии о том, что родительское насилие это вовсе не насилие, а воспитание. Что любой человек может выйти из себя, что с ребенком не случится ничего страшного, если он время от времени будет получать ремня — «меня пороли, вырос человеком». Что мать — это святое, «какой бы она ни была».
А знаете, что еще страшнее?
Искренний ужас, с каким наше общество воспринимает эти новости. Хватание за голову и вопли «Что с людьми делается! Куда мир катится!»
Очнитесь.
Это было всегда. Детей всегда били, над детьми всегда издевались, иногда убивали. И это происходит сейчас, вот прямо сейчас, пока мы смотрим телевизор и ахаем над падением нравов. Кто-то прямо сейчас избивает своего сына или дочь. Уничтожает его физически или эмоционально. Уродует его психику. Орет «Лучше бы тебя не было» и «Тут нет ничего твоего».
В российском обществе — за другие не скажу, данных маловато — ребенок не человек. Это в лучшем случае «заготовка человека», полено, из которого родители выстругивают личность, снимая стружку в соответствии со своими представлениями о том, каким должен стать их личный Буратино. Это собственность, имущество. Движимое, говорящее, на которое положено тратить ресурсы, инвестировать вдолгую, чтобы потом стребовать дивиденды.
У ребенка нет прав — пусть сначала узнает, что такое обязанности. Ребенок не пользуется уважением — его еще надо заслужить. Мнение ребенка не принимается в расчет — еще чего, у пятилетки мнеееение! Понятие физической неприкосновенности ребенка не существует: вломлю ремня; не выйдешь из-за стола, пока не доешь суп; а ну быстро поцелуй дедушку.
Он никто, ребенок. Он раб, у которого есть хозяева — уверенные в своем праве творить с ним что угодно, и это право поддерживается обществом. Избавиться только нельзя: это или позор, или уголовка. Но до тех пор, пока раб жив и внешне хоть как-то благополучен, распоряжаться его судьбой могут только владельцы.
Ребенок — это, наверно, единственный вид чужой собственности, к которому мы относимся с уважением. Можно возмутиться, когда кто-то разбил машину, спустил в казино все свои деньги, спалил свой дом. Но когда речь заходит о плохом обращении с ребенком, возмущения как не бывало: они родители, им лучше знать. Нечего лезть в чужую семью, мать с отцом плохого не сделают.
А они делают! Но говорить об этом нельзя. И видеть это нельзя — до того момента, как правило, очень страшного, когда не видеть уже не получается.
А пока можно, пока маленький раб худо-бедно таскает ноги в синяках, нужно и должно — отводить глаза.
Делать звук телевизора погромче, когда соседка избивает сына. Ну что, ну довел, натворил, дети же святого достанут. Да вы что, милицию вызывать, семья хорошая, непьющая, не маргиналы какие-то. Всех пороли, никто не умер, делов-то.
Я сказала, что ребенок — раб? Нет, он хуже раба. Потому что рабы могли убежать, а ребенку бежать некуда. Мы впустим в дом женщину, которая убежала от мужа-садиста. Напоим чаем, пожалеем, дадим позвонить родне или подругам. Скажем, что тот, кто ее бьет — гад и мерзавец и надо, во-первых, заявить в милицию, во-вторых, уйти от гада и мерзавца. Ребенка, который вырвется из-под отцовского ремня и постучит к соседям, мы вернем обратно родителям. С понимающей улыбкой: ох, эти дети.
Да он, впрочем, и не постучит, ребенок-то. И не пожалуется, разве что на анонимном форуме в интернете, больше все равно некому. Потому что «родители тебе добра желают». Потому что «они тебя кормят-поят-одевают». Да они тебя родили, в конце-то концов, неблагодарный ты маленький негодяй! Ты им по гроб жизни обязан!
Потом эти дети вырастают и создают «взрослые» группы, где пытаются понять, почему их родители не видят в них людей. Почему они страдают депрессиями, мучаются чувством вины, не могут построить здоровые отношения. За что их изувечили.
Что они сделали плохого кроме того, что родились. И эти группы, как правило, анонимные тоже, потому что говорить плохо о родителях по-прежнему табу. Что бы они с тобой ни делали, ты должен молчать — это же родители! А если не молчишь, так мы тебе добавим: ты неблагодарный слабак, злопамятное ничтожество, мало тебя били. Да и не убили же, вон, сидишь, в интернете строчишь.
Ну да, не убили. А кого-то — убили.
Вы скажете, что между «заморить голодом» и «плохо обращаться» — пропасть? Нет. Все это следствие тотальной безнаказанности в отношениях с ребенком, которую взрослый получает просто по факту того, что родил его или зачал. Абсолютная власть развращает. Абсолютная власть, поддерживаемая обществом, может превратить человека в чудовище. Разница между женщиной, убившей дочь, и благообразным соседом, что каждый день лупит сына, только в том, что у последнего еще срабатывают тормоза. А механика одна: ты никто, ты моя собственность, я тебя породил — я тебя и убью.
Вот это «не убили», кстати, как раз очень хорошо укладывается в существующую парадигму родительства. «Вчера довел, вот убила бы». «Скажи спасибо, что я аборт не сделала». «Другой отец за такое убил бы». Но мы не такие, мы хорошие. Да такие же. Раз считаете, что «не убить» значит быть хорошими.
Насилие над детьми не изобретение сегодняшнего дня. Оно было. Оно есть. Оно рядом с нами. И если мы, наконец, начали о нем говорить, то это единственная хорошая новость в безысходном ужасе, который не вчера начался и не завтра закончится. Некоторые еще называют этот ужас детством.
Погибшая от голода малышка в Кировской области. Выброшенный на помойку младенец в Рязани. Ижевский мальчик, которого мать в наказание вывесила из окна 14 этажа. Ребенок-инвалид из московских Кузьминок, которого постоянно избивали мать и ее сожитель. Девочка, спасенная соседями из превращенной в трущобу квартиры на Ленинградском проспекте.Я могу продолжать очень долго. Это длинный и страшный список. Но знаете, что еще длиннее? Бесконечные как ад дискуссии о том, что родительское насилие это вовсе не насилие, а воспитание. Что любой человек может выйти из себя, что с ребенком не случится ничего страшного, если он время от времени будет получать ремня — «меня пороли, вырос человеком». Что мать — это святое, «какой бы она ни была». А знаете, что еще страшнее? Искренний ужас, с каким наше общество воспринимает эти новости. Хватание за голову и вопли «Что с людьми делается! Куда мир катится!» Очнитесь. Это было всегда. Детей всегда били, над детьми всегда издевались, иногда убивали. И это происходит сейчас, вот прямо сейчас, пока мы смотрим телевизор и ахаем над падением нравов. Кто-то прямо сейчас избивает своего сына или дочь. Уничтожает его физически или эмоционально. Уродует его психику. Орет «Лучше бы тебя не было» и «Тут нет ничего твоего». В российском обществе — за другие не скажу, данных маловато — ребенок не человек. Это в лучшем случае «заготовка человека», полено, из которого родители выстругивают личность, снимая стружку в соответствии со своими представлениями о том, каким должен стать их личный Буратино. Это собственность, имущество. Движимое, говорящее, на которое положено тратить ресурсы, инвестировать вдолгую, чтобы потом стребовать дивиденды. У ребенка нет прав — пусть сначала узнает, что такое обязанности. Ребенок не пользуется уважением — его еще надо заслужить. Мнение ребенка не принимается в расчет — еще чего, у пятилетки мнеееение! Понятие физической неприкосновенности ребенка не существует: вломлю ремня; не выйдешь из-за стола, пока не доешь суп; а ну быстро поцелуй дедушку. Он никто, ребенок. Он раб, у которого есть хозяева — уверенные в своем праве творить с ним что угодно, и это право поддерживается обществом. Избавиться только нельзя: это или позор, или уголовка. Но до тех пор, пока раб жив и внешне хоть как-то благополучен, распоряжаться его судьбой могут только владельцы. Ребенок — это, наверно, единственный вид чужой собственности, к которому мы относимся с уважением. Можно возмутиться, когда кто-то разбил машину, спустил в казино все свои деньги, спалил свой дом. Но когда речь заходит о плохом обращении с ребенком, возмущения как не бывало: они родители, им лучше знать. Нечего лезть в чужую семью, мать с отцом плохого не сделают. А они делают! Но говорить об этом нельзя. И видеть это нельзя — до того момента, как правило, очень страшного, когда не видеть уже не получается. А пока можно, пока маленький раб худо-бедно таскает ноги в синяках, нужно и должно — отводить глаза. Делать звук телевизора погромче, когда соседка избивает сына. Ну что, ну довел, натворил, дети же святого достанут. Да вы что, милицию вызывать, семья хорошая, непьющая, не маргиналы какие-то. Всех пороли, никто не умер, делов-то. Я сказала, что ребенок — раб? Нет, он хуже раба. Потому что рабы могли убежать, а ребенку бежать некуда. Мы впустим в дом женщину, которая убежала от мужа-садиста. Напоим чаем, пожалеем, дадим позвонить родне или подругам. Скажем, что тот, кто ее бьет — гад и мерзавец и надо, во-первых, заявить в милицию, во-вторых, уйти от гада и мерзавца. Ребенка, который вырвется из-под отцовского ремня и постучит к соседям, мы вернем обратно родителям. С понимающей улыбкой: ох, эти дети. Да он, впрочем, и не постучит, ребенок-то. И не пожалуется, разве что на анонимном форуме в интернете, больше все равно некому. Потому что «родители тебе добра желают». Потому что «они тебя кормят-поят-одевают». Да они тебя родили, в конце-то концов, неблагодарный ты маленький негодяй! Ты им по гроб жизни обязан! Потом эти дети вырастают и создают «взрослые» группы, где пытаются понять, почему их родители не видят в них людей. Почему они страдают депрессиями, мучаются чувством вины, не могут построить здоровые отношения. За что их изувечили. Что они сделали плохого кроме того, что родились. И эти группы, как правило, анонимные тоже, потому что говорить плохо о родителях по-прежнему табу. Что бы они с тобой ни делали, ты должен молчать — это же родители! А если не молчишь, так мы тебе добавим: ты неблагодарный слабак, злопамятное ничтожество, мало тебя били. Да и не убили же, вон, сидишь, в интернете строчишь. Ну да, не убили. А кого-то — убили. Вы скажете, что между «заморить голодом» и «плохо обращаться» — пропасть? Нет. Все это следствие тотальной безнаказанности в отношениях с ребенком, которую взрослый получает просто по факту того, что родил его или зачал. Абсолютная власть развращает. Абсолютная власть, поддерживаемая обществом, может превратить человека в чудовище. Разница между женщиной, убившей дочь, и благообразным соседом, что каждый день лупит сына, только в том, что у последнего еще срабатывают тормоза. А механика одна: ты никто, ты моя собственность, я тебя породил — я тебя и убью. Вот это «не убили», кстати, как раз очень хорошо укладывается в существующую парадигму родительства. «Вчера довел, вот убила бы». «Скажи спасибо, что я аборт не сделала». «Другой отец за такое убил бы». Но мы не такие, мы хорошие. Да такие же. Раз считаете, что «не убить» значит быть хорошими. Насилие над детьми не изобретение сегодняшнего дня. Оно было. Оно есть. Оно рядом с нами. И если мы, наконец, начали о нем говорить, то это единственная хорошая новость в безысходном ужасе, который не вчера начался и не завтра закончится. Некоторые еще называют этот ужас детством.
