Разбирался ли в любви Лев Толстой?

Разбирался ли в любви Лев Толстой? В главе «Любовь» повести «Юность» Лев Толстой писал о 3-х родах любви. Был ли большой классик превосходным психологом?Как писатель Толстой гениален – но ничего не осмысливает в любви, считает эксперт Инна Шифанова. Елена Тюленева «Есть три рода любви: 1)Любовь благовидная, 2)Любовь самоотверженная и 3)Любовь деятельная. Я разговариваю не о любви юного мужчины к юный девушке и напротив. Я говорю… про любовь к мамы, к папе, к брату, к детям, к другу, к подруге, к соотечественнику, про любовь к человеку. Любовь благовидная. Для жителей нашей планеты, которые так обожают, — любимый предмет любезен лишь так, как он возбуждает то приятное чувство, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые обожают благовидной любовью, чрезвычайно малюсенько беспокоятся о взаимности, как о обстоятельстве, не имеющем никакого воздействия на красу и приятность чувства. Они нередко переиначивают предметы собственной любви, потому что их основная цель состоит лишь в том, чтоб приятное чувство любви было непрерывно возбуждаемо. Для того чтоб поддержать в себе это приятное чувство, они непрерывно в самых изящных выражениях разговаривают о собственной любви как самому предмету, так и всем тем, кому даже и нет до данной любви никакого дела. Второго рода любовь — любовь самоотверженная, содержится в любви к процессу жертвования собой для любимого предмета, не обращая никакого внимания на то, ужаснее либо лучше от этих жертв любимому предмету. «Нет никакой проблемы, которую бы я не осмелился сделать себе, для того чтоб доказать всему свету и ему либо ей свою преданность». Вот формула этого рода любви. Люди, любящие так, никогда не веруют взаимности(потому что еще благороднее жертвовать собою для того, кто меня не осмысливает), непрерывно посещают болезненны, что тоже увеличивает заслугу жертв; большей долею постоянны, потому что им тяжело бы было утратить заслугу тех жертв, которые они создали любимому предмету; непрерывно готовы умереть для того, чтоб доказать ему либо ей всю свою преданность, но брезгают маленькими каждодневными подтверждениями любви, в каких не надо необыкновенных порывов самоотвержения. Им все одинаково, превосходно ли вы ели, превосходно ли дремали, забавно ли вам, здоровы ли вы, и они ничего не сделают, чтоб доставить вам эти удобства, нежели они в их власти; но стать под пулю, ринуться в воду, в огонь, зачахнуть от любви — на это они непрерывно готовы, нежели лишь встретится вариант.Кроме того, люди, склонные к любви самоотверженной, посещают непрерывно горделивы своею любовью, взыскательны, ревнивы, недоверчивы и, удивительно сказать, хотят своим предметам угроз, чтоб избавлять от их, несчастий, чтоб успокаивать, и даже пороков, чтоб поправлять от их. Третий род — любовь деятельная, содержится в стремлении удовлетворять все нужды, все желания, прихоти, даже пороки любимого существа. Люди, которые обожают так, обожают непрерывно на всю жизнь, потому что чем больше они обожают, тем больше выяснят любимый предмет и тем легче им обожать, другими словами удовлетворять его желания. Любовь их изредка выражается словами, и ежели выражается, то не совсем лишь не самодовольно, благовидно, но застенчиво, нерасторопно, потому что они непрерывно опасаются, что обожают недостаточно. Люди эти обожают даже пороки любимого существа, потому что пороки эти предоставляют им возможность удовлетворять еще новейшие желания. Они отыскивают взаимности, охотно даже вря себя, веруют в нее и счастливы, ежели имеют ее; но обожают все так же даже и в неприятном случае не совсем лишь хотят счастия для любимого предмета, но всеми теми нравственными и материальными, великими и маленькими средствами, которые находятся в их власти, непрерывно стараются доставить его».* Инна Шифанова, домашний психолог: Толстой гениален как писатель, но он ничего не осмысливает в любви. Любовь объединяет две личности, любая из которых имеет собственное достоинство и свои границы. Если есть достоинство, то границы верно определены, тогда и никто не просит ни от себя, ни от иного, чтоб тот подходил чужим ожиданиям. Настоящая любовь дает каждому возможность быть собой, не нарушая чужих границ. Требование жертв тут неуместно, почтение к границам – уместно. Когда есть обоюдное почтение, тогда вправду происходит постоянное узнавание друг дружку, а это и есть основная движущая сила любви. Если же один желает узнавать иного ради поощрения его пороков, с целью наслаждаться собственной любовью и своим всепрощением, то это к любви не имеет дела. Это пробы что-то восполнить(недостаток внимания, статуса, убежденности в себе, понимания, различные социальные ужасы), это любовь не эффективная, а дефицитная. Толстой строит отвлеченные рассуждения, восоздает схемы и сборки мира и любви к миру, в их нет конкретики и теплоты истинней любви к человеку. Он, мне кажется, тут обрисовывает самого себя – три собственных реакции на окружающих в зависимости от его собственного настроения. В таковых отношениях иной человек – объект, но не субъект. Личности напарника тут нет. И он, живой человек, ощущает, что речь не о нем, а о мифе про него и о любовании собой. За экстазами можнож упрятать хоть какое чувство даже от себя(к примеру, презрение, хладнокровие либо нелюбовь). Три рода любви по Толстому – это три различные стадии негармоничных отношений в любви. Очень частая неувязка. 1. Сейчас мы бы это окрестили конфетно-букетной стадией. Клиентки традиционно разговаривают: «Он так благовидно ухаживал, кто бы мог поразмыслить?!» Обычно тут и «гений незапятанной красоты», и ангел. Любовь неземная. Разумеется, неземная!Человек никогда не ангел, но это отказывается. И партнеру предъявляются претензии, как он посмел закончить быть ангелом. Какое право он имеет на несовершенство!Правда, о взаимности они традиционно чрезвычайно даже беспокоятся, они ревнивы ко всем сразу «предметам любви». 2. Несчастный «предмет» непрерывно ожидает, когда же он будет опять подходить бывшим восторгам, и делает ошибку – становится жертвой. «Никогда не веруют взаимности(потому что еще благороднее жертвовать собою для того, кто меня не осмысливает)» – конкретно так. У их все есть основания не веровать взаимности, их никто не собирается осмысливать. 3. Третий тип существует как недоступный идеал, как цель, к которой обязан устремляться иной. Но непонятно, по Толстому, а что все-таки в это время делает «любимый», разрешающий себя обожать? Толстой умел обожать население земли, но не жителя нашей планеты, потому он укрыл за пафосом «про любовь к мамы, к папе, к брату, к детям, к другу, к подруге, к соотечественнику, про любовь к человеку» не складывающуюся у него любовь к дамам. Он видится мне мальчиком-подростком, который уверен, что его не за что обожать, потому что он считает себя страшным законопреступником и видит свои недочеты ужасно преувеличенными, успокаивая себя лишь тем, что это – пороки, свойственные всему миру. Ему страстно охото, чтоб его обожали невзирая ни на что, жертвенно и непременно, и при всем этом превосходно его осмысливали, разгадывали его желания даже без слов и без просьб шли навстречу его нуждам. Его желание любви проникнуто ребяческим эгоизмом. Но он не подмечает этого, как не подмечает и того, что каждый разов обрисовывает любовь одностороннюю, которая не умеет вступать в диалог с иным человеком и, в сущности, не видит его. * Подробнее: глава «Любовь» в книжке: Л. Толстой «Детство. Отрочество. Юность»(АСТ, Астрель, 2012). Песнь любви XXI века: что будет, ежели обожать «по правилам»