Отец

…Профессор-рентгенолог, маленькая седая женщина, сказала мне, когда отец одевался за стенкой: — Завтра, с 10-ти до 2-х, Вы приходите, пожалуйста, один… Или с мамой. Мама есть? И всё стало ясно. Лицо профессорши поплыло, удалилось, снова приблизилось… Оно было похоже на тесто. — Всё плохо, да? — спросил я с идиотской заискивающей улыбкой — она конвульсивно растянуло мой рот и не слушалась, застыла. — Завтра, — строго повторила профессорша и коснулась моей руки: успокойтесь, мол, и ступайте. Лучше бы ей не касаться меня. Потому что теперь надежды не было. Никакой. Ни капельки. Мы с отцом шли по городу, по тополиному пуху Тверского бульвара — это самое тополиное место в Москве, шли рядом, в одинаковых светло-серых костюмах (отец любил, когда мы одеты одинаково), он сам предлагал мне сигареты — обычно он злился, что я курю, а сейчас предлагал сам, и когда мы задымили, он сунул мне в карман свою необыкновенную прозрачную зажигалку: — Твоя. — Нет! — испугался я, и полез с этой зажигалкой к нему в карман, он сопротивлялся, и мы даже поборолись немного. — Ты же хотел! — удивлялся отец. — А теперь не хочу. Я вообще бросаю курить! — выпалил я, отпихивая подарок. — Умница, — удовлетворённо сказал он. Через некоторое время я спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — ответил он серьёзно, без всякой бравады, после того, как прислушался к себе, замедлив шаг. Потом, уже не помню, как, мы оказались в кафе, и он заказал мне мороженое, а себе воду. — Почему ты меня сегодня балуешь? — Подкупить хочу, — улыбнулся отец. — А зачем, знаешь? Чтобы ты рассказал мне про маму… — Что рассказал? …Господи, я и так могу разреветься, я и так вижу всё вокруг, словно сквозь бельма, а тут ещё — про маму… — Ты знаешь, — вот у тебя даже лицо стало опрокинутое… Смешной ты сейчас. Скажи, не бойся. Я знаю, ты её болельщик, а не мой, но должен ведь кто-нибудь когда-нибудь поболеть и за слабую команду… Он ведь бывает у вас, правда? И часто? Мороженое моё тает. — Мама любит тебя. Одного тебя! — говорю я, и голоса своего не слышу. — Ложь, — грустно говорит отец. — Одного тебя! — кричу я, и на меня оглядываются. — Ну хорошо, хорошо… Не реви… Ему стыдно и противно. И до чего же плохо он выглядит… — У вас свободно? — спрашивает одна из двух нарядных молодых женщин, уже собираясь сесть. — Нет, — говорит отец, — мы ждем товарища… Извините. Нас оставляют в покое. — Послушай… У меня есть сбережения, они на твое имя… — Зачем ты это говоришь?! — Чтобы ты знал. Почему не ешь? Оно растаяло… Я гляжу на него, на эти родные мне, заострившиеся черты, и весь мир кажется мне чёрным, есть только одно светлое и святое, одно-единственное — это лицо… А вокруг — чудовища, маски, орангутанги, только мой умирающий отец — человек! Кончилось тем, что произошло какое-то затемнение в моей голове, и всё погасло. А когда посветлело снова, я смутно увидел вокруг себя людей, почувствовал мокрый носовой платок на лбу и чьи-то пальцы на своём запястье… — Это хроническое? — обеспокоенно спрашивали у отца чужие люди. — Чепуха, нервы… Ему сказали, что у него появилась куча денег, вот он и обалдел, — грустно пошутил мой отец. 1965 г. http://connect.mail.ru/share http://twitter.com/share