Я смотрю на многодетных отцов в воскресных утренних храмах. Они приводят и приносят деток незадолго до Причастия. Позади у их многодетное утро воскресения – шумное, заботливое, радостное, недовольное, различное: подъем, сборы, «ты почистил зубы?», «кушать будем опосля храма», «можешь не ходить, ежели не хочешь», «ну избирай теснее быстрее платочек»… И вот, когда они тут, им даётся пару минут света, тишины и мольбы.
Фото: blaginform.ru
Они стоят перед иконами, наклонив головы, как усталые вьючные животные, пришедшие на водопой. Им, как и всем стоящим тут, есть о чем разговаривать и безмолвствовать перед Богом. Они знают признательность за блещущие дни, проведенные с семьей, знают накатывающее раздражение на ближних, знают любовь, которая греет сердечко и взор, невзирая ни на какие бесчинства деток, знают чувство слабости перед заботами и желанием дремать, знают тупую усталость и усталость благодатную. Их кармашки набиты ребяческими носками, резиновыми пупсами, одиночными варежками, деталями от Лего, реже – средствами. В их руках – то четки, то картонный платок, чтоб вытереть ребенку сопли.
Эти, пусть время от времени торопливые и скомканные посещения Церкви предоставляют им силу, смирение и удовлетворенность жить свою жизнь. Как произнесла моей супруге одна сильно многодетная мать, ждущая седьмого либо восьмого малыша про свою многодетность: «если по вере жить – это понятно, а ежели без веры, то по нашим временам – это вообщем безумие». Церковь для таковых семей – не постоянный ритуал, а поток Жизни, по водам которого они движутся на собственных семейных кораблях.
Для кого-либо переживание данной действительности не непрерывно, оно сияет, блестит, вспыхивает время от медли. Это прибывает к тебе, когда ты, взмыленный, запутанный, взбудораженный, прибываешь в храм и там, словно прислоняешь горячий лоб к прохладному стеклу, а позже выходишь на улицу с ясностью в разум и новеньким видением того, что заводило тебя в тупик. Или когда ты стоишь в праздничек Троицы среди храма, устеленного сухой травкой, вдыхая ее глубочайший запах. Священник исповедует тебя, и тебе кажется, словно вы с ним два бойца среди широкого поля. Или когда опосля длинной монастырской службы, на рассвете ты глядишь на распятие, и вдруг, словно в первый раз по-настоящему увидев эту открытость и беззащитность, внезапно для самого себя начинаешь вопить. Или когда ты идешь по городку, и тебе кажется, что все в твоей жизни невыносимо и непонятно, но вдруг ты подмечаешь впереди себя храм, а на его стене – мозаику с изображением святого Симеона Столпника и надписью: «Терпите, братия, скорби и беды, да постоянные пытки избудете». Или когда ты стоишь на соборовании и священники, словно медбратья, прогуливаются меж рядами жителей нашей планеты со стаканами масла в руках и помазают узкой кисточкой личика и руки… Ты стоишь и мыслишь о том, как много у Церкви всего и для всех. Или когда в выходной день ты приводишь деток в Оружейную палату, ворчливый тем, что тебе не предоставляют безмятежно отдохнуть, и вдруг, в первом же музейном зале видишь впереди себя крышку раки святого Кирилла Белозерского. От взора на подвижника, понесшего когда-то свои труды и обольщения, в тебе появляются тишь и удовлетворенность. Или когда холодным днем ты втискиваешься с младенцем на руках в переполненный храм, обливаясь позже и ощущением своей неуместности, а позже, 10 лет спустя, стоишь в этом же храме и глядишь, как этот подросший младенец выходит из алтаря в золотистом стихаре и великий свечой в руках. Или когда ты стоишь на Литургии ясной седмицы и вдруг в паузе меж пением хора и возгласом диакона, в тиши, свете и воздухе раздается высочайший, гулкий практически ребяческий глас: «Христос Воскресе!» Твой отпрыск, стоящий рядом, уверен, что это ангел.
Фото: Георгей Розов, rozov.ru
Из таковых мимолетных переживаний, встреч, открытий равномерно прорастает узнавание и принятие Церкви как собственного дома, куда ты приводишь собственных деток и прибываешь сам, чтоб дышать данной родной глубиной, чтоб двигаться далее, принимать и жить день за деньком эту тяжелую и великолепную жизнь.