Как же тихо здесь!И ветер, таковой нежный ветер, дышащий травками и ласковой свежестью, а я теснее пренебрегала, как это быть может... От остановки длинно идти, так как без дороги на городской машине не проедешь, да и навстречу никто не попадается здесь, где ветхие полуразвалившиеся домики под снос. И глядят печальными обречёнными очами, даже не полагаясь теснее ни на что. И мне чрезвычайно тяжело глядеть в глаза сиим брошенным домам, так как я поступила, как почти все из жителей нашей планеты, предав их, убежав в иные условия жизни, бесхитростно полагая их лучшими...
Мы идём молча, и не считая перестука шагов нет ничего. Редко какая птица вскрикнет вдалеке, и ты невольно снутри себя вздрогнешь, словно знала теснее всё это, но полагалась недопустить... Мы идём, глядя себе под ноги, словно ощущая какую-то вину либо желая недопустить досадного разговора. Ну вот и он, наш дом, в каком мы прожили 1-ые свои общие годы.
Как?Сложный вопросец. Тогда казалось, что быть может лучше — яснее, веселее, богаче, а сейчас... Заходим. Покосившаяся дверь, но держащаяся из заключительных сил, словно от этого зависят судьбы мира. Провожу по облезлой краске дощечки, и тепло она здесь же отдаёт — дерево никогда не сравнится с бесчувственной железобетонной панелью. Сколько сходу воспоминаний вспыхивает, возрождает, уносит в далёкое прошедшее...
А вот я и на 2-ой этаж поднимаюсь по скрипучей лестнице — как нередко мне снилось во снах, что пропал конкретно этот пролёт, и как ни пробую, не могу подняться наверх... А здесь она всё ещё есть, как ни удивительно, и ждёт...
Здесь снутри холодно, как и на улице — сырая взвесь в осеннем трудном небе. Большие щели в стенках и, местами, в потолке. Балки провисли и пропустили клочки неба. Где-то в прорехах гнезда птиц, которые вспархивают при нашем приближении, а у меня замирает сердечко: словно душа моя совместно с этими птицами взмыла ввысь, оставив меня где-то там внизу...
Я медлительно отхожу и теснее не разумею, что я здесь делаю. Он подходит ко мне, теснее покурив, означает, нервничает, да, он предостерегал, что не стоит сюда ехать. А я... сейчас я и сама не знаю, для чего же. В горле ком, а на душе всё так же неспокойно. Что меня сюда тащило, для чего же?
Ведь поменять теснее ничего не получится. Поезд пошёл по иной стрелке, возврата к бывшему нет, но... вот я здесь и начинаю опять взвешивать и вспоминать. Вот здесь была узкая кухонька, но нам было в ней чрезвычайно комфортно. Мы разговаривали, иногда всю ночь, когда ты прибывал с вечерней смены. Ты подсказывал: «Тебе же рано вставать, ложись!». А я кивала, и мы опять о чём-то беззаботно болтали до 3 часов...
А здесь была комната с круглым столом и ветхим высоченным сервантом. Когда я была чрезвычайно малюсенькой, я всерьёз его опасалась, словно он живой и взыскательно за мной следит, и иногда мне казалось, что он может поведать обо всём Дед Морозу, тогда и мне точно даров не видать... А там стояла стальная постель, скрипучая страшно, и нам приходилось чрезвычайно стараться, чтобы не шуметь очень звучно...
Невольно я захихикала... Он глядит на меня... Неужели нам вновь не надо слов?Он обнимает меня, и теснее всё отходит, в мире остаёмся мы одни...
Сколько мы так простояли?Время исчезло, словно никогда не было, и он гладит меня по голове как девченку... Я усмехаюсь через слёзы, и проталкивается вздох... Неужели где-то снутри нас мы остаёмся всё теми же?
Где-то что-то свалилось, скрипнула половица... Дом нас изгоняет?Или подсказывает о медли постоянно куда-то спешащим людям?
Погоди, не изгоняй нас!Я вспомню ещё те жуткие коврижки из пытки и тыквы без яиц либо оладушки с кабачками — тоже без яиц, так как иногда на их не хватало средств, но мы их ели. А сейчас и фуа-гра, и суши встают поперёк гортани, какой бы мастер их ни готовил... Я вспомню наши бедные празднички и новогодние декорации, которые сами стригли из фольги из-под шоколадок с прошедшего праздничка и цветной бумаги, но было чувство праздничка... Да сколько всего этого, что сложилось в нашу ТУ жизнь, что теснее бесповоротно утеряна...
Да, ты глядишь в глаза, и я читаю в их, что пора уходить — ещё назад ехать в темноте и по сырости, а я... я не хочу уходить!Здесь прошли мои лучшие годы, и что делать, я не знаю!
Конечно, ты разумеешь и сострадаешь. Но мы принадлежим теснее иной жизни. «Принадлежим», словно нас покупали. Впрочем, почему «будто»?Так и есть!Каждого приобретают так либо по другому, а позже теснее возврата нет... Мы стоим и, глядя ему в глаза, спрашиваю:
— Может, как-то можнож?
— Как?
Есть ли ответ?Будет ли когда?